Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Дорогой молчали, как это часто бывает, когда стыдная тайна одного из двоих становится известной второму, и боль и обида сжимают сердца, замыкают рот, каждый боится сказать первым что-нибудь расстраивающее насторожённую память. Спереди быстро набегали и долго оставались сзади неподвижные и размякшие от дневной духоты деревья и кусты и вяло шевелящиеся под отталкивающей волной воздуха от машины потускневшие цветы, инертно отражаясь в мозгу, занятом перемежающимися близкими воспоминаниями и планами на близкое будущее.

- 11 –

В полуразрушенные Сосняки добрались минут за сорок. Проехали по выбитым колёсами и гусеницами неровным улицам, захламлённым бытовым мусором, шлаком, неубранными ещё развалинами домов и остатками разбитой военной техники, отполированной в отдельных местах штанами ребятни. Многие каменные дома ещё глядели пустыми обожжёнными глазницами, у некоторых остались только неровные гребни стен, а на месте деревянных строений среди пепелища нелепо высились чёрно-белые опавшие трубы печей. Кое-где виднелась новая стройка, но больше царило запустение, выжидание. По-настоящему строить пока было некому.

Железнодорожная станция имела таборный вид. Вся её небольшая пристанционная площадь, вытоптанная и исполосованная тележными и машинными колёсами, с ещё хорошо видными светлыми пятнами земли в засыпанных воронках, была, однако, пустынна. Весь мешочный народ сгрудился под редкими молодыми деревцами порушенной небольшой рощицы, надёжно прикрывая свой товар обмякшими от жары телами, толпился сбоку у длинного базарного прилавка, сколоченного из широких досок, где в пестряди носильных вещей изредка виднелись сельские продукты и чёрствые чёрные буханки хлеба, млел в очереди к грязному пивному ларьку, опоясанному невысохшими пятнами вылитой хмельной или ещё какой влаги и исторгающему кислые запахи на всю округу, или прятался в столовой, изредка выталкивающей в скрипучую дверь очередного несолоно хлебавшего посетителя вместе со смрадом подгоревшей капусты. Справа скопились конные повозки: телеги, две двуколки, что-то вроде пролётки, а также стояли две полуторки и знакомый мотоцикл БМВ. Само станционное здание было скроено из двух одноэтажных брусчатых домов торцами впритык, перекрыто железной некрашеной крышей и украшено широкими окнами, грязными от пыли и потёков, и большой верандой-входом, поднятой на три ступеньки от земли, с решётчатыми ограждениями. Деревянные скамьи под окнами были тесно заняты теми, кто стоически терпел солнечное пекло в обмен на относительные удобства в ожидании поезда. Ожидающих вокруг было так много, что не верилось, что всем удастся выбраться отсюда.

Варвара остановила машину поодаль, у въезда на площадь, приткнувшись к тенистой обочине под развесистыми густыми кустами бузины. Все выбрались и неловко топтались, отдавая инициативу прощания друг другу.

- Ладно, прощевайте пока. Приезжайте ещё когда, всегда рады, - начал старший, Иван Иванович. – Я пойду на базар, посмотрю что ребятам, а вы идите на станцию ждать, мы сразу уедем, работать надо. Ещё раз прощайте. Долгие проводы – лишние слёзы. Так, Варя?

А у неё и так глаза намокли.

- Ну, будь, - кивнул ей Марлен, подхватил свои вещи и заспешил за председателем, только не на базар, а к пивному ларьку. – Володька, догоняй. Я в очередь встану.

Владимир старался не глядеть в глаза Вари. Он всячески задавливал в себе возрастающую антипатию к женщине, с которой совсем недавно был близок и которая почему-то была любима Виктором, а потому теперь навязана судьбой Владимиру в спутницы, возможно даже, в жёны, если, не дай бог, захочет. Но пока всё в будущем, там видно будет, как всё устроится и притрётся, а пока надо как-то завершать эту встречу.

- До свиданья, Варя, - произнёс он как можно мягче и протянул ей руку. – Скоро вернусь, обещаю.

Она ватным движением вложила свою шершавую короткую мозолистую ладонь в его руку и застыла в ожидании, потупив глаза, в которых копились горькие холодные слёзы отвержения.

- Береги сынишку, - он отпустил её руку, повернулся, закинул мешок на плечо и пошёл к Марлену. Не оборачиваясь, он ощущал согнутой спиной её укоряющий, удерживающий взгляд и стыд и неловкость от собственной чёрствости, но ничего не мог с собой поделать, не мог побороть отчуждённости и чувства, что потом им будет трудно вдвоём. Но надо терпеть в память о друге, отдавшем ему жизнь. Когда он подошёл к Марлену и всё же обернулся, Варя была в кабине, к ней скорым шагом подходил Иван Иванович, и вот уже они, прощально посигналив, уехали и, как оказалось, навсегда.

- 12 –

Пиво было чересчур тёплым и водянистым. Марлен жадно осушил две массивные стеклянные кружки, а Владимир пригубил и тут же сплюнул от отвращения, вспомнив баварское.

- Чего плюёшься? Не нравится, что ль? Тогда отдай.

Владимир не сразу и увидел просильца, умостившегося туловищем без ног на маленькой, в обрез телу, деревянной тележке, поставленной на подшипники. Он появился за спиной из-за обрызганного угла будки и весело и нахально глядел снизу вверх, нисколько не смущаясь ни своего уродства, ни попрошайничества, к которому, похоже, привык, облюбовав это надёжное место, где сердобольные мужики никогда не откажут фронтовику-калеке. А что он - фронтовик, было видно по медалям и Красному Знамени на замызганной, в подтёках, расстёгнутой гимнастёрке с зачерневшим от грязи подворотничком, не сменяемом, очевидно, ещё с госпиталя. Мятую штатскую серую кепку он засунул за пояс, а воинскую фуражку не носил, чтобы не мешала, спадая, смотреть на людей вверх.

- Давай, - он протянул грязную руку, и Владимир осторожно отдал ему полную кружку, стараясь ненароком не прикоснуться к его пальцам.

- Будь здоров, браток, - и человеческий обрубок одним махом высосал пиво, а Марлен поспешно потянул Владимира от ларька, брезгливо и с жалостью оглядываясь на калеку.

- Могли бы и ещё пару кружек поставить пострадавшему за Родину! – с сожалением сипло крикнул им вслед уполовиненный солдат, но они, не отвечая, пряча глаза и сжав губы, уходили, чтобы не видеть первую, встреченную на мирной земле, вечную живущую память о военной мясорубке. Потом уже, повстречавши подобных не раз, притерпелись к военному горю и научились отказывать и таким, заботясь, прежде всего, о себе и близких.

Пошли к вокзалу. Только-только поднялись на крыльцо, как входная дверь резко распахнулась от удара ногой, и в её проёме возник совсем нежданный и ненужный лейтенант – тень поездного майора смершника. Он слегка приподнял свои красивые чёрные брови и насмешливо глядел на приятелей, загораживая дверь массивным туловищем, опираясь плечом на один косяк и держась рукой за другой.