Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

- С тебя станется, - польстила Марина, подготавливая вопрос-просьбу. – Тёть Маш, у тебя ничего нет? – обратилась она заискивающе, зябко поводя плечами. – Замёрзла, зуб на зуб не попадает.

- Есць, знайдём, - успокоила хозяйка, - заходьте шустрей. Вот радость-то! – она с любовью посмотрела на Владимира, и лицо её было трогательным и одновременно смешным, пересечённое по лбу ритуальной славянской повязкой отважного воина, пострадавшего в схватке за своё жилище.

На кухне, когда все расселись, запасливая хозяйка, не переставая улыбаться, и казалось, никогда не перестанет, застелила стол серо-белой полотняной праздничной скатертью с красными петухами в красном орнаменте по краям, подмигнув Марине, достала из дальнего угла настенного шкафчика початую на медицинские цели заначку дяди Лёши, торжественно выставила на стол, отчего хозяин только крякнул и облизал пересохшие губы, сожалеющее пробормотав: «Во, сыщик!», открыла загнёток и выволокла большим ухватом здоровенный чёрный чугунок с горячей ещё, парящей картошкой, наконец-то дождавшейся едоков, ушла в кладовую и принесла оттуда бережно сохраняемый для таких случаев кусок сала с розовато-коричневыми прожилками, обсыпанный крупной жёлтой солью и мелкими крошками чеснока и завёрнутый в чистую белую тряпицу, выставила в плетёных тарелках помидоры, свежие крупные луковицы с увядшими перьями, и всё это глубокой ночью, когда ни один уважающий своё здоровье немец не станет ни есть, ни, тем более, пить, чтобы не навредить желудку.

- Маринка, доставай посудины, раскладай усё, хлебушек не забудь в мисе прикрытый, - поручила хлебосольная хозяйка завершение сервиса младшей подруге, - я счас вернусь, - и ушла из дома, накрывшись лёгким платком.

- Я тоже выйду, - поднялся следом Владимир.

Ему давно уже не терпелось как следует вымыться до пояса, особенно вымыть руки, хотя он неоднократно проверял их и всё равно чувствовал грязными, и обязательно холодной очищающей водой. У колодца долго плескался, пока окончательно не замёрз, натянул на мокрое тело майку и гимнастёрку, стряхнул капли со штанин и сапог, пригладил кое-как растрепавшиеся волосы и пошёл к калитке, куда нестерпимо тянуло, чтобы посмотреть на место преступления. Там долго стоял, насторожённо вслушиваясь и вглядываясь в темноту, словно ожидая нового связника, потом тщательно обследовал каменное орудие убийства и решил избавиться от улики, перекатив её по дяди Лёшиному совету подальше от калитки и, по возможности, на другую сторону улицы. Когда ему не без труда это удалось, он снова, освобождённый от грязи и камня, словно сняв их со съёжившейся в тоске души, постоял, дрожа и вдыхая холодный воздух, посмотрел на небо, но оно уже закрылось тучами, отгородившими преступника от верховного судьи, и, вздохнув, так и не избавившись полностью от гнетущего чувства вины и опасности, пошёл в дом.

Марина, лишь только он появился, чтобы порадовать, вынула из карманов плаща две небольшие баночки чёрной паюсной икры и торжественно поставила на середину стола, попросив взглядом одобрения.

- Стибрила! – радостно взвизгнул, увидев деликатесную закуску, Марлен.

- Ничего, - успокоила, оправдываясь, воровка, - у них и так много, ложками жрут, не обеднеют. Открывай, режь лучок, добавим – во, вкуснятина!

Пока они возились с неправедно добытой икрой, игнорируя постепенно приходящего в себя именинника, тот скромно примостился в уголку стола, рядом с улыбающимся улыбкой тихой радости дядей Лёшей, и тоже заулыбался, радуясь, что не один, что не надо таиться и гнать временно отставшие воспоминания, что никто даже и не напоминает о преступлении, будто его и не было, а преступник не рядом. Вряд ли на родине такого окружили бы заботой и участием, даря тепло открытых душ, чтобы хоть немного снивелировать холод невольной беды нечаянного грешника. Там бы сразу отгородились, чтобы даже ненароком не коснуться чужого горя, чтобы оно не передалось на соседей, там спокойно и добродетельно отдают преступника на растерзание переживаниям. До чего же широка и участлива сердобольная славянская натура, не только не пугающаяся чужой беды, но и стремящаяся без понуканий помочь выстоять против неё, прощающая любого грешника, особенно раскаявшегося, справедливо полагая, что душу лечат добром, а не наказанием, а единожды оступившийся – ещё не преступник, а заболевший, и как никто нуждается в участии.

Вернулась тётя Маша, победно неся в высоко поднятой руке старинную литровую бутылку почти чистого самогона, заткнутую деревянной пробкой.

- Ура! – закричал жизнерадостный Марлен, готовый к немедленной атаке, подскочил к добытчице, перехватил бутылку с горючим, а её, зардевшуюся от смущения, смачно поцеловал в щёку.

- Вот шелапут, - счастливо произнесла она, отстраняясь, и была такой, очевидно, впервые за много-много месяцев, - чуть не завалил.

Хозяйка скинула платок, подошла к готовому столу и, увидев незнакомую, матово блестящую, чёрную массу, спросила с опаской:

- Што гэта? Як вакса.

- Сама ты вакса, деревня, - укорил лёгкий на язык Марлен. – Икра это, осетриная, - объяснил, и сам не очень сведущий о вкусе икры. – Садимся, а то кишки передерутся.

Все чинно расселись, уступив Марине место рядом с Владимиром.

- За что первая? – спросил, разливая сначала водку, неугомонный даже ночью тамада.

- За тётю Машу, - перехватил инициативу никогда не участвовавший ранее в тостах Владимир, предлагая начать за ту, что спасла жизнь, не гнушается преступником и организовала так необходимые ему облегчающие посиделки. Не ожидавшая такого внимания хозяйка покрылась таким ярким молодым румянцем, что все невольно загляделись, чем вызвали лёгкие слёзы смущения, ещё больше заблестевшие, когда постоялец с полной рюмкой подошёл к ней, взял за руку, принудив подняться, и расцеловал по русскому обычаю трижды. Она тоже не удержалась и так же расцеловала в ответ, вызвав весёлый смех, и даже дядя Лёша покхекал вслух, радуясь за необычную жену и за того, которого помог вызволить из милицейских застенков.

Потом пили за лейтенантские звёздочки, за дружбу, конечно, за любовь и просто так, и Владимир, не отставая, не пьянел, с сожалением глядя на убывающий самогон, и со страхом ожидал, когда всё равно придётся остаться один на один с тем, что случилось.

- Неймётся? – спросил быстро окосевший Марлен, посмотрев остекленевшим взглядом на невесёлого трезвого друга, к плечу которого доверчиво прислонилась, склонив голову на широкое плечо, Марина. Он с трудом попал указательным пальцем в опустевшую икорную баночку, поводил там и, вынув, обсосал палец, авторитетно успокоив: - Спервоначалу завсегда так.

Все недоумённо уставились на него, ожидая разъяснения непонятной осведомлённости. Даже дядя Лёша поднял со стола совсем ослабевшую голову.