Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

За второй дверью оказалась душевая. Стены её тоже до потолка были облицованы глазированной плиткой, а пол выложен кафелем, и постоялец неприязненно подумал, что немцам, наверное, некуда девать прекрасный отделочный материал. На одной стене висело продолговатое зеркало, бесстыдно отражавшее всю фигуру моющегося, а из другой торчали никелированная труба с рассеивателем и два крана: с красной и синей маркировкой. Андрей Данилович, по русскому обычаю всё потрогать, повернул синий кран, надеясь, что вода не потечёт, но она брызнула холодным дождём, и неверец резво отскочил к двери, вымочив чёрные ситцевые трусы до колен. Ничего не оставалось, как воспользоваться навязанными услугами, а заодно и простирнуть пропотевшие трусы и продырявившиеся на пятках носки.

Окончательно умиротворённый, значительно протрезвевший и смирившийся с капиталистическим сервисом, подающий надежды молодой проектировщик вышел, разопрев и напялив на себя махровый халат, оказавшийся кстати на внутренней стороне душевой, пожалев, что нельзя умыкнуть его домой, запел третью хорошо знакомую песню: «…и на Тихом океане свой закончили поход» и плюхнулся на кровать, предвкушая, по бабкиным поверьям, скорую встречу во сне с несуществующим богом.

Ещё раз убедиться в этом, однако, не удалось. В дверь настойчиво постучали, затем, не дожидаясь разрешения, отворили, и вошёл один из недавних банкетчиков. Он был самым молодым, и Андрей Данилович отнёс его к таким же, как сам, подающим надежды. Он отличался от остальных поджарой подтянутой фигурой, на которой серый в стрелку костюм сидел как мундир. Широко улыбаясь, незваный гость-хозяин, сияя безупречным пробором тщательно приглаженных русых волос, подошёл к запутавшемуся в широком халате хозяину-гостю, на ходу объясняя поздний визит:

- Решил, если позволите, скрасить вам одинокий вечер, - но угадывалось, что позволения ему не требуется. – Старички угомонились, а нам, молодым, можно ещё посидеть и есть о чём потолковать. Не возражаете?

- Нет, нет, - засуетился, запахиваясь как можно туже и поднявшись, наконец, с постели покрасневший от непритязательного банного вида осчастливленный молодой русский партнёр. – Мне бы одеться…

- Не надо, - остановил хозяина решительный гость, - будьте как дома. – Он неплохо владел русским языком, выстраивая чёткие отрывистые фразы.

За ним вплыли две пленительно улыбающиеся, восхитительно прекрасные и ослепительно экипированные молодые дамы. Одна – высокая худощавая брюнетка, другая – полная, ниже первой на полголовы, блондинка. Следом официант вкатил блестящий столик, на котором, заманчиво позванивая, толпились две бутылки противного самогонистого шнапса, длинная бутылка белого вина, две запотевшие бутылки сельтерской, рюмки, фужеры и сиротские бутербродики с ветчиной и сыром на широком плоском блюде. Всё это было быстро составлено на стол, сервировано, официант укатился, дамы плотно присели к столу, весело переговариваясь и в упор разглядывая русского варвара в халате, а затейник, не теряя драгоценного времени, ловко откупорил бутылки, налил всем, и сам сел на последний свободный стул, оставив Андрея Даниловича на кровати, где тот восседал ханом, подобрав голые ноги, смущённо оглядывая нахальных визитёров. Он никак не мог сосредоточиться и выработать линию поведения в чуждой иностранной компании, да ещё в банном виде, да ещё так поздно, да ещё в одиночку. Ничего не сообразив, остановился на русском «была не была, где наша не пропадала - однова живём!», сполз с ложа, прошлёпал босиком к чемодану в гардеробе и принёс свою долю – бутылку армянского коньяка, оставленную на обратную дорогу для начальничков, чтобы те и впредь не забывали подающего надежды, и два лимона. При виде элитного алкоголя дамы захлопали в ладоши, подскочили к восточному магу и расцеловали в обе щеки так, что он, засмущавшись, чуть не выронил драгоценное пойло, а немец встал и подал руку, благодаря русского за щедрость.

Начали чопорным застольем с торжественными тостами за прекрасных дам, которые, не морщась, уверенно опрокидывали рюмку за рюмкой в соблазнительные рты с ослепительно сияющими зубами, за советско-германскую дружбу – стоя, за взаимовыгодное партнёрство – не глядя в глаза друг другу и продолжили элементарной безалаберной пьянкой под непрерывный возбуждённый смех окосевших женщин, снявших туфли и чулки и перебравшихся на кровать к русскому. Благоухающие привораживающими духами и потом всё больше и больше распоясывающиеся телесные нимфы потребовали питья на брудершафт, а потом лезли с поцелуями и объятиями просто так, валились невзначай и валили ошалевшего от плотских запахов и прикосновений целомудренного варвара, барахтались, подминая под себя и стараясь ненароком залезть руками под халат. Немец почти не пил и холодно наблюдал за безнадёжными попытками русского сохранить мужское достоинство, подстёгивая невмешательством дам к более активным действиям. А Андрей Данилович снова изрядно запьянел, тем более что ему достался только один бутербродик с сыром величиной со спичечную головку, а остальные исчезли в пленительных ротиках с крепкими зубами. Он и не заметил, как, не попрощавшись, исчез немец.

И тогда началась оргия. Девки скинули платья, под которыми ничего больше не было, грубо стащили с единственного партнёра халат, повалили на кровать и принялись напару жадно обнимать, чмокать, хватать за что попало и притворно отталкивать его руки, возбуждая и без того взбудораженного Андрея Даниловича. Первой поддалась худенькая, но у них ничего толком не получилось потому, что сверхнапряжённый Андрей Данилович быстро кончил. Лежавшая в это время рядом и поглаживающая его двигавшееся тело блондинка перетянула разгорячённого и ослабевшего неудачника к себе и, продолжая умелые манипуляции руками, быстро восстановила и силы, и желание партнёра на двоих, и у них, судя по вскрикам толстушки, было так, как надо. Воодушевлённый успехом Андрей Данилович, чуть отдышавшись, чтобы доказать случайность первого срыва, немедля овладел брюнеткой, и та своей страстностью и активностью понравилась больше.

После душа втроём, где немки, хохоча и захлёбываясь водой, то и дело хватали его за член, а он их за волосатую промежность, прикончили оставшийся шнапс, и, освежённые и взбодрившиеся шлюхи, называя его «руссише охзен», стали показывать разные соблазнительные позы и движения, разрешая восторженному ученику попробовать во всех понемногу, раздразнивая снова, и он, забыв всякий стыд и вспомнив, что принадлежит к числу «подающих надежды», сам придумывал нечто невообразимое, и всё – со смехом, пока окончательно не выдохся и перестал реагировать на любые предложения. Силы были явно не равны – баб двое, и обе, судя по всему, с большим опытом.