Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

- Ты что, веришь в загробную жизнь?

- Хотелось бы, чтобы она была, и очень хотелось бы узнать, что будет после последнего звонка.

- Я тебе скажу: удобрения. Причём не очень высокого качества, потому что, если замечал, на кладбищах деревья растут плохо, один чертополох буйствует.

- Ваша перспектива мрачнее моей.

- Всё равно обречён жить, - съязвила она его же обещаниями.

- Буду, - согласился Владимир. – Больше всего страшит не сама смерть, не тот миг перехода в иную жизнь, а всё, что сопутствует ему: болезни, немощь и боль. Хотя многие свидетели и утверждают, что перед самым порогом человека отпускают все боли – и физические, и душевные – и он уходит умиротворённым, но… как-то не верится, всё равно боязно. Страх боли – самый подлый страх. Он ломает не только жизни, тела, но и самое драгоценное в людях – души. Кто избавлен от него, тот истинно свободен. Может быть, потому и умиротворены умирающие, что все страхи позади. Не было бы страха боли – не было бы предателей, трусов, бесчестных, малодушных, побеждённых, всех, кто жертвует душой ради избавления от боли. Страх боли заставляет жить, но – как! Он же и разрушает жизнь, приводя к духовному унижению, а значит, и к самоуничтожению. Он больше всего подвержен влиянию разума. Интеллигенты и вообще образованные люди с хорошо развитым мышлением и интеллектом, благодаря почерпнутым знаниям из литературы, кино, театра и так далее, боятся боли больше, чем простые люди, поэтому в их рядах больше отщепенцев, перевёртышей и предателей всех рангов.

- У тебя всё перевёрнуто с ног на голову. Разве не ум, не разум ведут людей к лучшей жизни? Разве не умные люди являются эталоном для всех? А у тебя они сплошь мерзавцы.

- Согласен – не сплошь, - уступил противник разума, - есть среди них и нормальные люди, есть и такие, кому стоит подражать, за кем следует идти. Я не об этом. Все они, зная, куда, как и к чему идти и вести массы, легко сворачивают с пути, когда грозит физическая боль и смерть, потому что разум усиливает их страх, заставляя отрекаться от всего, чему поклонялись и учили, нравственно сдаваться под натиском боли, уничтожая не только себя, но и всех, кто им поверил. Под давлением силы и страха, оберегая собственную шкуру, интеллигенция создала и вооружила теорией фашизм Муссолини, Гитлера, Франко, одновременно выставляя себя борцом против ею же рождённой идеологии. Что может быть противнее скрытого двуличья, двойных нравственных принципов, питаемых одним и тем же разумом и только для того, чтобы избавиться от боли, спасти никому не нужную жизнь. Вот уж когда изворотливый коллективный разум постарался на пути к самоуничтожению.

- Ты не путай – то буржуазная интеллигенция.

- А у вас… - он прикусил язык, сболтнувший поперёд ума не то, что нужно, и неловко выправился, потеряв нить рассуждений, - …не возникало сомнений относительно самоотверженности нашей… - он чуть скосил глаза, чтобы убедиться, что она не услышала фальши в произнесённом слове, - …интеллигенции?

- Всякие бывают, - ответила Травиата Адамовна, подумав. Себя она, имея семь классов образования, к интеллигенции не относила. Она у неё почему-то ассоциировалась с постоянно читающими очкариками с белыми гладкими ладонями, занятыми чистой бумажной работой. Муж тоже был не интеллигентом, а кадровым военным. И вообще в стране победившего пролетариата интеллигентов, мягко говоря, не любили, относя к ним, в первую очередь, всех конторских чиновников ниже директора – директоров считали работягами, своими – и не давали воли жирующим тунеядцам, составляющим тоненькую надклассовую плёнку, которая, по учению великого вождя, скоро исчезнет. Для этих интеллигентов были чёткие определения «вшивые» или «вишь, очки надел, глаза бесстыжие прячет». Их люто ненавидели, и все хотели вывести детей в инженеры или, хотя бы, пристроить на чистую работёнку. Вшивых очкариков не любили за образование, за непонятный разговор, за чистоту, за ум. В народе прощали всё: неправедно нажитое богатство, физическое уродство, убийство, не говоря уж о разбое и кражах, но не прощали ума. Никогда не утихала самая сильная ненависть – дурака к умному. Умных подозревали во всём: в обмане, в подлоге, в подлости, справедливо, в общем-то, полагая, что ум – помощник в этом. Подозревали в том, что сделали бы сами, но не хватало ума, и это злило, вызывая пухнущую зависть к умникам. Из очкастых вшиварей постоянно вылезают самые гнусные враги народа, у которых ум за разум зашёл, иначе бы они своими засалившимися мозгами не мыслили свергнуть советскую власть, убить товарища Сталина и продаться капиталистам. Пожалуй, прав шофёр. – Но у нас в стране, где власть принадлежит рабочим, не больно-то поумничаешь, сразу прижмём к ногтю. А то, что капиталисты погибнут, не много ума надо додуматься. Об этом каждый пионер знает. Останется только великое пролетарское государство с коммунистическим строем, в котором не будет классов и, тем более, надклассовых надстроек, а будут только счастливые люди, которым незачем самоуничтожаться. Нужно стараться приблизить это время, стараться уже сейчас жить по-коммунистически. Так, как жил Ленин, товарищи Дзержинский, Свердлов, Киров, как сейчас живут товарищи Сталин, Берия, Каганович, Ворошилов, у которых вся жизнь отдана народу.

«До чего же счастливые эти русские», - думал, слушая патриотку, Владимир. – «Живут в ужасающей нищете и гробятся на каторжной работе, а верят. Верят в своих вождей как в богов, верят в призрачную идею всеобщего благоденствия в далёком коммунистическом раю, верят, что его можно сделать. У нас тоже была вера в фюрера и в новый богатый Рейх. Была и лопнула. Интересно, как будет у русских?». Сам он не верил в процветающее общество равных, нисколько не сомневаясь, что так просто Шварценберги и Шендеровичи не сдадутся, не уравняются, на смену им обязательно появятся такие же, поскольку уравнять человеческий разум невозможно.

- Это хорошо, когда есть, что отдать народу, - ответил он на призыв соседки жить по-вождистски, - хуже, когда не только отдавать нечего, но и самому не хватает.

- А от тебя ничего и не требуется: работай по-ударному – это и будет твоя лучшая отдача.

- Тогда ближе всех подошли к жизни по-коммунистически зэки: всё отдали, живут сообща и ежедневно вкалывают по-ударному. Если убрать охрану, то это и будет светлое будущее?

Он и сам испугался своих слов и, не дав ей возразить и запомнить нечаянно вырвавшуюся крамолу на русскую идею, поспешно продолжил, отвлекая внимание:

- Всё одно и то же: работай и работай, когда жить-то?

Она рассмеялась, а он облегчённо вздохнул, поняв, что соседка не злопамятна.

- В свободное от работы время… если силы останутся. А ты что предлагаешь?