Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

- Шендерович пришёл?

- Вчера и позавчера не было, - наябедничал начальник ОК, - сегодня здесь. Бюллетеня не представил.

Директор взял принесённую газету, свернул вчетверо, чтобы сверху оказалась заметка о герое, прихватил заявление и, грузно поднявшись, вышел, так и не сделав директивных указаний по поводу злополучного Васильева.

Шендерович действительно был на месте.

- Здравствуй, - сдержанно проскрипел руководитель, подходя к столу.

Главмех встал, протянул руку и после рукопожатия снова уселся, выжидающе глядя на шефа, основательно устраивающегося на стуле напротив.

- Выздоровел?

- Болеть некогда, - еле заметно улыбнулся Альберт Иосифович, сообразив, что директор тянет время перед неприятным разговором. – Сам знаешь: скоро прибудет первая партия новых ЗИСов. Пора думать о строительстве капитальных гаражей и служб с обогревом и водоснабжением, о расширении территории базы, возведении нормальных складов и конторы, предстоит тщательный отбор новых шоферов и слесарей и переквалификация имеющихся… - Шендерович чувствовал себя как никогда уверенно и с неподдельным увлечением отдавался интересной работе по реконструкции, а вернее – по строительству современного автотранспортного комплекса. Он напрочь забыл о неприятностях недавних дней, найдя покровителя и союзника в лице нового инструктора горкома по промышленности, того самого улыбчивого преферансиста-пройдоху Кулика, которому пришлось отдать половину «дефицитных деталей» из последнего ящика, обделив слёзно упрашивающего Якова Самуиловича. «Дружба – дружбой, а своя рубашка ближе к телу» - справедливо говорят русские.

- А что делать с этим? – директор положил на обшарпанный неказистый стол энтузиаста реконструкции и новостроек базы заявление Васильева, в который раз удивляясь непритязательности предприимчивого и грамотного главмеха к кабинетной обстановке.

Шендерович внимательно прочёл опус ненавистного шофёра и, улыбнувшись, уверенно поставил свой автограф: «Согласен» и размашисто подписался.

- Невелика потеря.

- Что, не выполняет сменных норм? Не обслуживает должным образом технику?

Альберт Иосифович на мгновение замешкался, не понимая заинтересованности шефа к какому-то шофёру, о котором тот и знать не знал до сих пор.

- Замечаний от начальников колонн не поступало, - осторожно ответил, жалея, что поторопился со своей подписью.

- Тогда в чём дело?

- Недисциплинирован, с преувеличенным гонором, может выйти из-под контроля.

Оба, но по-разному, вспомнили о злополучном ящике с коньячной начинкой.

- Он как-то уже просил об увольнении.

- За чем дело стало?

- Пожалел. Думал – одумается, но не одумался.

И опять оба вспомнили о ящике.

- То, что он пишет в заявлении, правда?

Шендерович намеренно задумался, хотя знал ответ.

- И да, и нет! Как смотреть. Больше преувеличений. Это и понятно, если учесть, что перенёс тяжелейшую контузию в голову, которая и сказывается болезненной мнительностью, во всём мерещится ущемление прав, хотя лучше бы думал об обязанностях.

Альберт Иосифович всё же опасался непонятных связей саботажника с органами НКВД и всячески пытался убедить директора в профнепригодности шофёра и тем самым отдать последнее карающее слово шефу.

- Когда он пришёл устраиваться, я пожалел фронтовика и принял, но, не доверяя высокой фронтовой классности – сам воевал и знаю, как легко раздаются классы, особенно при демобилизации – временно поставил на восстановление студебеккера, чтобы убедиться в работоспособности новичка и его знаниях нутра машины. Тем более что свободного транспорта не было.

- Ты объяснил ему, в чём дело?

- Не помню, - замешкался Шендерович, - кажется, да. Но как только появился списанный из армии студебеккер, я сразу передал ему и даже перевёл в первую колонну.

Альберт Иосифович недовольно поморщился, вспомнив тягостные причины своей уступчивости гордецу.

- И заставил мотаться по пригороду, - подсказал директор, почему-то ещё не забывший деталей заявления Васильева.

- Чтобы освоился с машиной, с дорогами, с условиями работы, для его же блага.

- А зачем после первого же рейса, выполненного, кстати, без замечаний, перевёл к Поперечному?

Напрасно директор затеял игру в кошки-мышки, представляя себя кошкой.

- Никто его никуда не переводил, - Шендерович открыто смотрел в глаза шефа. – Меня два дня не было: очевидно, что-то напутал Могильный, - сослался на исчезнувшего начальника Первой колонны.

- И Поперечка? – всё ещё пыталась кошка загнать мышку в угол.

Шендерович недовольно скривил губы, давая понять, что ему не нравится ничем не оправданная дотошность директора по вполне ясному делу.

- Разве есть моё письменное распоряжение?

Директор, почувствовав, что мышь заметалась, грозно качнулся на стуле по направлению к помощнику и положил перед ним газету с заметкой о герое.

- А как быть с этим?

На Альберта Иосифовича спокойно глядел с газетного листа тот, с которым он, наконец-то, разделался. Шендерович, изменившись в лице, несколько раз прочитал заметку, затягивая время, потом, что-то обдумав, широко улыбнулся, подвинул заявление Васильева к себе и добавил к автографу слева частицу «не».

- С этим – другое дело.

Евреи не краснеют. В то время как русский неврастеник долго и мучительно сгорает от стыда за греховный поступок, еврей лихорадочно думает, как выбраться из неприятной ситуации. Шендерович последовательно побледнел, посерел, потемнел от обиды и злости на судьбу, отобравшую почти опущенный меч отмщения. Униженный Гибрис с надорванными самомнением и тщеславием должен снова отступать и выжидать, теряя от ненависти главное качество народа израилева – самоконтроль.

- Надо чествовать героя. Это – твоя забота, меня – уволь, - он шутливо поднял руки.

Директор с удовольствием наблюдал, как инициативного помощника, тянущего свой и директорский возы, охватило смятение, и думал: добавить ещё или промолчать. С одной стороны, приятно, конечно, что напористому самопровозглашённому директору не удалось избавиться от неугодного работяги, а с другой, - по-человечески жалко. Жалко не только его, но и супругу, которая, скорее всего, лишится занимательных подачек. Она у него совсем молодая и не понимает, что за всё, что легко достаётся, потом обязательно придётся заплатить втридорога, а то и вдесятеро. Помурыжив ещё некоторое время своим ненужным присутствием опечаленного главмеха, директор, наконец, поднялся, забрал газету и злополучное заявление и пошёл к выходу, но у порога остановился и, не удержавшись, добавил к смятению помощника последнюю каплю:

- Ты всё же оприходуй как-нибудь дефицитные детали из пресловутых ящиков, что тебе привозят из дальних рейсов, а то партийцы и комсомольцы намерены заинтересоваться ими всерьёз.