Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

После ухода шефа Шендерович откинулся на спинку стула и задумался, проклиная страну, в которой предприимчивому человеку не дают жить, как он может и как считает нужным. Сам он всегда свято придерживался принципа: живи сам и давай жить другим. Но русские так не могут. Сами они ничего не могут и не хотят делать, всё ждут, что кто-то за них сделает, ждут упорно в лени, голоде и нищете, не ударив пальцем о палец, лучших времён, не приближая их делом. Скорее перетерпят неудачу и несчастье, чем захотят выкарабкаться из беды. Оттого и ненавидят и не любят активных, а потому – удачливых и счастливых, что не в состоянии заставить себя сделаться такими. Только копят злую ненависть, чтобы при случае покрепче толкнуть счастливчика, если он чуть-чуть зашатается. На помощь таких рассчитывать не приходится. Всё надо делать самому и скрытно, опираясь только на собственный Ratio и на израилеву спайку еврейской диаспоры. С русскими даже захочешь, настоящего дела не сделаешь. Они много и долго думают, как сделать лучше, сразу пугаются, как бы их не обманули, быстро истощаются от дум, кое-как начинают, не имея толкового плана, делают уже совсем плохо или вообще отлынивают и никогда толком не заканчивают, торопясь отпраздновать будущее завершение. Подгоняя себя радужным концом, всё делают торопливо, с недоделками и переделками, кое-как. А если подсказать, то, выслушав хороший совет, обязательно долго сомневаются, потом, решив, что их обманывают, сделают наоборот, загубят дело и сразу каются в ошибках, жалея себя и проклиная судьбу, а заодно и советчика. Им важна сиюминутная выгода, а не перспектива, планомерно строить своё будущее не любят и не умеют. Зато умеют и любят прощать себя. Вся их жизнь – постоянные взлёты и падения, и ничего устойчивого и долговременного.

Несмотря на прожитую здесь жизнь, Альберт Иосифович никогда не жалел, что он не русский, не хотел им быть и презирал еврейских выкрестов, поменявших ради выгоды даже свои красивые еврейские фамилии и имена на придуманные вычурные русоподобные и революционные. За долгую жизнь он тоже, конечно, нахватался русских обычаев и нравов, но устойчивые израилевы гены, закалённые столетиями лишений и невзгод, не дали окончательно обрусеть, смешаться со славянами. И никогда ни на йоту он не сомневался если не в своём высоком предназначении, то в праве на более комфортабельное материальное и интеллектуальное существование – обязательно. Но постоянно сдерживал себя, семью и друзей от видимого излишества, боясь накликать убийственную зависть соотечественников. После войны среди белорусских евреев откуда-то появились и всё ширились и укреплялись сладостные слухи о скором создании на земле обетованной еврейского государства. Даже шёл негласный сбор средств на начальное обустройство. Зная своих и не имея никаких гарантий, что сборы попадут по назначению, Шендерович денег не дал, считая, что это должны сделать более состоятельные спонсоры. Дай-то бог, мечта многих гонимых свершится, и тогда он, Шендерович Альберт, сын Иосифа, настоящий еврей, без всяких примесей и масок, уедет туда, во что бы то ни стало, и станет жить так, как того достоин.

С ящиками он, конечно, переборщил, поддавшись нахрапистой, беззастенчивой и безнаказанной жадности друзей. Надо прислушаться к редкому правильному и уместному совету директора, не ждать по-русски, когда гром грянет, а заблаговременно соорудить громоотвод. Приняв решение, Альберт Иосифович, не откладывая выполнение в долгий ящик, приготовил чистую бумагу и копирку и сочинил три парных акта передачи дефицитных автодеталей, полученных за попутное выполнение перевозок для торговых баз Гродно, Вильнюса и Минска, от главного механика центральной автобазы начальнику автомастерских того же предприятия, расписался на всех шести экземплярах и направился к Фирсову.

Тот, светясь в сумраке мастерских сверхбледным лицом, что-то энергично разъяснял мотористам, копошащимся в масляной грязи у подвешенного на талях мотора ЗИСа, и, нехотя оторвавшись от дела, покорно последовал за главмехом в каптёрку. Там Шендерович по-хозяйски уселся за грязный стол помощника, брезгливо поморщился от не выветрившегося запаха сивухи, пригласил жестом и хозяина к столу и подвинул к нему акты.

- Подпиши.

Фирсов взял в руки и внимательно просмотрел все три акта, положив после этого обратно на стол.

- Я этого не брал.

- Я знаю, - широко расставленные серые глаза под сдвинутыми лохматыми бровями смотрели на Авдея требовательно и угрожающе.

- Я не подпишу.

Шендерович сочувственно усмехнулся.

- Куда ты денешься?

Потом смягчился:

- Через твои руки прошло столько деталей, что и этих никто не хватится. Подпиши, и дело с концом.

- Вот именно, что прошли, - сопротивлялся Авдей Иванович. – И попали в твои. Больше не хочу махинаций. Устал.

- Ты – устал? – с издёвкой спросил начинающий терять еврейскую выдержку Шендерович. – Только что целую неделю отдыхал с бутылкой и устал?

- Отпусти, ради бога, не трави душу! – простонал Авдей.

- Куда? – заботливо поинтересовался шеф. – Кому ты такой усталый нужен?

- Может, где и сгожусь. Пить перестану.

- Ты??? – саркастически засмеялся Шендерович, зло блестя сощуренными глазами. – Законченный алкаш! Перестанет нажираться! Не смеши!!! – Он согнал улыбку. – Мне надоела твоя бессмысленная трепология. – «Пора избавляться» - подумал Альберт Иосифович. – Чем ты, собственно говоря, не доволен? Я сделал тебя начальником, получаешь хорошую зарплату, кое-что от меня перепадает, покрываю твои загулы, чего тебе ещё? – «Надо, надо избавляться от опасного неврастеника», - ещё раз подумал Альберт Иосифович. – Подписывай, не тяни, у меня нет времени для пустых разговоров.

- Не подпишу, - упрямо упёрся, сам себя не узнавая, Авдей Иванович, ощущая, как отравленная алкоголем застывшая кровь неохотно убыстряет бег по изувеченным венам.

Собственно говоря, раздорные акты не так уж были и нужны: всё сошло бы в объяснениях на словах. Кто что может проверить в прорве ремонтных работ? Детали поставлены в автомобили, и точка. Не оформили – да, но они не со склада. Шендерович хорошо это понимал, но принципиально не хотел уступить подонку, пытающемуся нагло вырваться из-под опёки, и не мог этого сделать из-за вторично ущемлённого самолюбия.

- Пойдёшь под трибунал!!! – заорал он, не в силах больше сдерживать скопившиеся с утра ярость, ненависть, отвращение и… обиду, видя перед собой замутнённым взором того, что в газете. Перегнувшись через стол, он попытался схватить мерзавца за грязный галстук, обвисший на худой морщинистой шее, но Фирсов вовремя отшатнулся, встал, опрокинув стул, и попятился к двери, с невыразимым ужасом глядя на неожиданно взбесившуюся гориллу.