Александр Тарнорудер - Остановить песочные часы

— мы прокладываем путь

— мы стремимся к совершенству

— мы открыты ветру перемен

— мы привержены нашим клиентам

— наш идеал — в простоте и доступности

— мы — одна компания

Постепенно я окончательно теряю нить и перестаю понимать, какого черта я здесь делаю. Зачем я отменила свои встречи «со своими клиентами, которым должна быть всемерно доступна». Эти самые доступность и простота вызывают у меня мысли об уличных девках. Однако же, публично хихикать здесь не рекомендуется, тем более, что лектор помпезно подбирается к разъяснению своей миссии в этом мире: преобразовать означенные ценности в простой и ясный графический язык, призванный отобразить «Качество, Доступность, Простоту, Единый Подход», а также «Наше послание миру»:

— мы делаем его лучше

— мы делаем его доступным

— мы делаем это вместе

— мы стоим за свершениями

МЫ ПРОИЗВОДИМ САМЫЙ ЛУЧШИЙ ПРОДУКТ, ДОСТУПНЫЙ МИРУ, ПОЭТОМУ ЖИВИТЕ СВОЕЙ ЖИЗНЬЮ!

Если вы на секунду подумали, что мы достигли оргазма, и можно сбегать в туалет и подмыться, то вы очень сильно заблуждаетесь. Мы добрались всего лишь до десятого слайда из полусотни, за которым следует квинтессенция того, зачем мы все собрались:

МЫ ПОМЕСТИЛИ ЛОГО НАШЕЙ КОМПАНИИ В СЕРЫЙ КВАДРАТ, ЧТОБЫ ПРИДАТЬ ЕМУ БЛАГОРОДНУЮ ЗАЩИЩЕННОСТЬ!

Далее следует демонстрация простоты и неподражаемой элегантности нашего обновленного лого, в котором и заключено послание миру: серый квадрат на белом фоне.

Есть и другие варианты: белый квадрат на салатовом поле, белый квадратик на фоне голубого неба с развешанными тут и там облаками. Внезапно елей в голосе вице-президента сменяется металлическими нотками, и он переходит к примерам того, как не надо использовать серый квадрат. Я не слишком улавливаю разницу, и все эти примеры кажутся мне совершенно одинаковыми. Но неправильных гораздо больше, чем политкорректных, и нам строго-настрого указывается, что преступные нарушения будут строжайше выявляться и караться.

Два часа, Господи! За что ты наказал меня двумя часами этой изощренной пытки? Я больше не могу, Господи, я хочу на воздух! На жаркий и влажный израильский воздух, прочь из этого холодного и душного кондиционированного помещения. На лицах моих соседок по столу ничего не отражается. Я очень надеюсь, что на моем лице тоже ничего не отражается, поскольку ежели отразится, то это будет выражение глубокого отвращения и скуки, которые мне обязательно припомнят, и о дальнейшей карьере можно будет забыть навсегда.

Но не напрасно говорят, что если молитва идет от самого сердца, то она будет услышана. Не проходит и пяти минут, как в зал пробирается одна из секретарш, сидевших на регистрации. Довольно смешно наблюдать, как такая длинноногая дылда идет через зал, неуклюже подгибая колени и стараясь сделаться невидимой. Она как бы незаметно подходит к лектору и разыгрывает целую пантомиму, призванную изобразить дело чрезвычайной важности, после чего называет мою фамилию. Делаю знак рукой и получаю записку от босса, что боссу его босса… его босса… на самом верху, короче, срочно понадобилась какая-то цифирь, которой владею я одна. На законном основании имею право покинуть помещение под откровенно завистливые взгляды соседок по столу. Включаю телефон и передаю по цепочке огроменной важности секрет фирмы.

Свободна, Господи! Слава, тебе, Господи, даровавшему мне свободу!

Я чувствую, что мне надо немного пройтись перед тем, как выезжать на дорогу. В голове у меня сумбур и полный кавардак — я никак не могу понять, как такое количество взрослых, даже пожилых людей может… Не могу найти другого слова, кроме BULLSHIT, чтобы выразить свое отношение к такому времяпрепровождению. Минут через пять я ловлю себя на том, что зачем-то держу в руке выданную мне брошюрку с пресловутым серым квадратом на обложке. Поскольку бросить ее на землю и втоптать в пыль воспитание не позволяет, то ищу поблизости урну. Переворачиваю тетрадку лицом вниз, глаза б не смотрели, и вижу на задней обложке список имен ее гордых создателей.

Директор по дизайну, директор студии, ассистент по связи с общественностью, по той же связи директор, и, наконец, по ней же, по связи, вице-президент. Йоси, Майя, Рахель, Зива, Ариель… На месте общественности, я бы подала в суд на групповое изнасилование, но мне нельзя — я лицо заинтересованное и вдобавок давшее подписку о неразглашенни. Миллионы уже вбуханы и еще десятки миллионов на очереди, только чтобы поместить старое лого фирмы в серый квадрат. «Живите своей жизнью!»

Малевич отдыхает, нет, скорее переворачивается в гробу.

А вот и урна. Я криво переминаю этот глянец пополам и с наслаждением пихаю его в мешанину стаканчиков из-под кофе, заполненных окурками, — на территории больницы курить запрещается. Что привело меня сюда, к воротам больницы Бейлинсон? Случай? Одед? Илана и Дана? Желание помочь? Но я никогда даже кровь не сдаю. Тогда совесть? Просто очистить свою совесть, потому что мои дети (тьфу-тьфу) здоровы, а другая Дана умирает, и вероятность совместимости так невероятно мала. Или из-за того, что моя Дана, как и все дети в ее возрасте, инстинктивно ищет защиты от смерти: «Мама, а эта девочка умрет?» А может, это действует мантра из ламинированного буклета, который я только что воткнула в урну?

«Мы делаем мир лучше!»

Я привычно отдаю сумку на проверку и прохожу через скобу металлодетектора. Поднимаюсь по ступеням и иду по длинному коридору, увешанному копиями известных картин. На стекле справочной висит написанная от руки бумажка с адресом лаборатории, куда надо обращаться. Судя по степени раздраженности персонала, до меня здесь перебывала масса народу. Моя первая реакция на грубость — повернуться и уйти, но меня трогает за плечо какая-то девочка и говорит:

— Пойдем, провожу, это не здесь.

— А ты кто? — спрашиваю.

— Никто. Я, как бы, из школы, где учится Данин брат. Просто люди, как бы, звонят и жалуются, что приезжают издалека, а им тут, как бы, хамят… Вот мы и организовали, как бы, дежурство.

Иду вслед за девочкой в сторону выхода из здания. Меня уже давно не удивляет это «как бы» — повальное поветрие, заразившее подростков. Направляемся в сторону корпуса детской больницы «Шнайдер». Пересекаем пространство, помпезно обозначенное, как «сад скульптур». На газоне в некотором отдалении друг от друга разбросаны инсталляции современных скульпторов. Взгляд скользит по ним довольно равнодушно, и глазу зацепиться не за что.

— А ты куда едешь? — спрашивает меня та же девочка, когда я выхожу из лаборатории прижимая ватку к сгибу локтя.

— Домой.

— Я, как бы, поняла, что домой. А в какую сторону?

— Рядом с Нетанией, а тебе куда?