Робер Мерль - Солнце встает не для нас

— Лично против вас, доктор, я ничего не имею.

— Спасибо хоть на этом.

— Но видите ли, доктор…

— Я вижу, вы не хотите, чтобы я вам помог.

— О какой помощи вы говорите?! — взрывается он. — Чем вы мне поможете? С подводной службой у меня все кончено! Теперь со мной могут сделать что угодно. Засадить в тюрягу, лишить звания, выслуги лет и вытурить из флота. Только мне начхать! Я уже принял решение. Закончится путина, вернусь на Иль-Лонг, соберу вещички — и поминай как звали!

— Да успокойтесь вы. — Я беру его за руку и усаживаю на стул. — Скажите мне, сколько рейсов вы сделали?

— Это у меня пятый, — отвечает он уже более миролюбивым тоном.

— Да, немало. Я понимаю, с вас достаточно. Что, если вам подыскать себе место на Базе? Ну, например, в судоремонтных мастерских — вы же механик. По-моему, это вполне возможно. Женатому человеку, — продолжаю я, — трудно выдержать эти шестьдесят или семьдесят дней. Вы женаты? Дети у вас есть?

— Женат. Но, — он сглатывает слюну, — детьми не обзавелся.

— А жена дает вам знать о себе?

— В последний раз я не получил радиограмму.

— И это вас беспокоит?

— Беспокоит — это мягко сказано. Она же у меня беременна!

— Но и в этом случае у вас нет особого повода для беспокойства. Все должно обойтись хорошо.

— Много вы знаете! — чуть ли не кричит он. — Повод есть, да еще какой! В прошлом году мы тоже ждали ребенка. У нее был выкидыш, она чуть не умерла, а я был в рейсе и даже не подозревал об этом!

— Короче говоря, вы боитесь, что беременность проходит неудачно, а вы опять не в курсе дела?

— Вот именно! — восклицает Бруар тоном, в котором слышится и гнев и облегчение. — Вот именно!

— А чем был вызван первый выкидыш? — спрашиваю я, выждав паузу.

— Она упала с лестницы.

— Но послушайте, Бруар, первый выкидыш был случайным, и нет оснований думать, что он повторится.

Мой довод заставляет его призадуматься, но отнюдь не убеждает.

— А если повторится! — взрывается он. — Как я узнаю? И все из-за этой чертовой цензуры!

Я смотрю на него: вот в чем, оказывается, загвоздка!

— А может, ваша жена просто-напросто забыла отправить вам очередную весточку?

— Вы не знаете мою жену, доктор!

— Или, скажем, радиограмма поступила на Базу слишком поздно и ее не успели переслать на борт?

— Такое бывает, — нехотя соглашается он, — да только я дошел до ручки на этой треклятой железяке под водой, где ни одна живая душа до тебя не докричится.

Если подводник называет свое судно «железякой», значит, он действительно дошел до ручки.

— Подождите меня здесь, Бруар, — говорю я ему, бросая взгляд на часы. — Я потолкую с одним человеком и тут же вернусь.

Не давая ему времени на ответ, я выхожу из лазарета и отправляюсь на поиски старпома.

Я нахожу его в центральном отсеке, возле трех перископов, которые никогда не используются по назначению — «по причине скрытности», но тем не менее содержатся в порядке — «на случай необходимости».

— Позвольте задать вам нескромный вопрос, — обращаюсь я к нему. В его черных глазах загораются огоньки.

— А вот я и мысленно не позволяю себе вмешиваться в ваши профессиональные дела, — отвечает он и тут же улыбается, чтобы подсластить поднесенную мне горькую пилюлю.

— Вы подвергали цензуре последние радиограммы?

— Нет.

— Я могу сказать об этом Бруару?

— Пришлите его ко мне. Я сам ему скажу.

Пикар, разумеется, уже знает все, или почти все. Я продолжаю:

— Во что ему обойдется эта вилка?

— Десять дней гауптвахты на борту.

— А в чем заключается наказание?

— В обычной работе.

— Стало быть, его можно считать чисто символическим?

— А вы что предлагаете? — спрашивает Пикар неожиданно серьезным тоном. — Отправить его на ночь на верхушку грот-мачты? Заковать в кандалы и недели на две бросить в трюм? Или попросить капитана, чтобы он самолично отвесил ему сотню ударов плетью о девяти хвостах?

— А может быть, — вмешиваюсь я, — привязать его на сутки к приемной антенне?

— И целые сутки не получать радиограмм? Это уж вы хватили лишку, господин эскулап.

Он раскатисто смеется, зондирует меня взглядом и говорит:

— Валяйте!

— Что значит «валяйте»?

— Задавайте свой третий вопрос.

Черт возьми, ну и проницательность! Он читает мои мысли как по писаному.

— Ладно, — говорю я, — вот мой последний вопрос: можно ли подыскать для Бруара работу в мастерских на Иль-Лонге?

— Не только можно, но и нужно.

— Почему «нужно»?

— Должен вам заметить, что ваш предыдущий вопрос оказался не последним, а предпоследним.

— Виноват!

— Итак, отвечаю. Бруар — отличный механик, но для подводника у него слишком слабые нервы. Случай с вилкой это лишний раз доказывает. И вот еще что…

Он крепко берет меня за локоть.

— Помалкивайте об этой моей оценке, хорошо?

— А не кажется ли вам, что цензура приносит больше вреда, чем пользы?

Он мгновенно вскидывается:

— Во-первых, никакой цензуры у нас нет. Мы только задерживаем извещения о смерти родственников, чтобы уберечь адресата от ненужных переживаний, поскольку он все равно не поспеет на похороны. К тому же, мы с капитаном обсуждаем каждый отдельный случай. И наконец, перед рейсом проводится опрос всех членов экипажа, чтобы узнать, не страдает ли кто из их близких тяжелой болезнью, исход которой может оказаться смертельным. В таких случаях мы не задерживаем извещение. Самое главное для нас, господин эскулап, это чтобы весть о неожиданной смерти не повлияла на моральное состояние человека.

— И тем самым, — подхватываю я, — на состояние всего экипажа.

— Естественно, — говорит Пикар, — о своем корабле мы тоже печемся. Неужели это вас удивляет?

— Нисколько.

На этом мы и расстаемся. Я возвращаюсь в лазарет, чтоб сказать Бруару, что его просит к себе старпом.

— И не волнуйтесь, — успокаиваю я его, — все устроится. Надо же учитывать обстоятельства…

Он выходит, бормоча: «Спасибо, доктор». А Легийу незамедлительно извлекает из всего происшедшего козырь для самого себя:

— Вот видите, доктор, лавочка, которой вы заведуете, а я управляю, тоже может сослужить хорошую службу. Не покупай у меня Бруар по сто граммов конфет в день, я нипочем бы не догадался, что с ним что-то неладно.

Минула еще одна бесконечная неделя, впрочем, все они тянутся без конца. Я бросаю взгляд на часы. Начало седьмого. Неоновое освещение становится красноватым. Это говорит о том, что на поверхности наступила ночь — для тех счастливцев, для которых завтра взойдет солнце.

Единственное, что мне до сих пор не удалось превозмочь, это время. Быть может, вам приходилось видеть, как в спокойный день накатываются на берег неторопливые валы, отягченные водорослями? Они так тяжелы, что кажется, будто им вовеки не добраться до кромки прибоя. Так и наше время на борту: оно соткано из тяжкого ожидания.