Робер Мерль - Солнце встает не для нас

«Спасибо, спасибо, старпом…» Вот и все. Боковым зрением я вижу, что руки его опустели. Если мы когда-нибудь увидимся с Софи, я скажу ей, что нет ничего мучительней молчания, оно поддерживает надежду, но в то же время постоянно обманывает ее. Уж лучше настоящий разрыв, похожий на взмах скальпеля: рана заживает быстрее, чем гнойник.

Весь вечер я изо всех сил стараюсь не следовать примеру молчальницы-Софи, но в таком состоянии трудно быть душой общества.

А ночью меня терзают тяжелые сны. Я попадаю в Прагу, самый очаровательный, самый любимый город на свете, и, гуляя по малостранским улочкам, вижу, что заблудился. Прохожие, к которым я обращаюсь то по-английски, то по-французски, то по-немецки, не понимают меня или не хотят понимать. Я долго блуждаю по улицам — все они неизменно оканчиваются тупиками. И наконец оказываюсь перед своей гостиницей, отелем «Алькрон» — мне так нравятся его красивые плюшевые дорожки, пышные шторы, старомодная мебель и коридорные в белых смокингах. Я спрашиваю у портье ключ от номера. «Но позвольте, сударь, — обращается он ко мне по-английски с недоуменным видом, — кто вы такой? — Я называю свое имя. — Такой постоялец у нас не значится, — говорит он, — да и номера такого в гостинице нет». Три человека, стоящие за конторкой, смотрят на меня с неодобрением. Я чувствую себя неловко и спешу ретироваться на улицу. Веселенькое дело! Одним махом потерять все: дорогу, гостиницу и чемодан, оставшийся в несуществующем номере!

Из всех кошмаров самый изнурительный тот, что связан с поисками утраченного пути: кажется, будто тебе вовеки не выбраться из заколдованного круга. И когда звуки побудки окончательно вырывают меня из царства мрачных грез, я долго еще не могу избавиться от впечатления невосполнимой потери, хотя прекрасно сознаю, что мои скудные пожитки — вот они, передо мной, аккуратно разложены по стенным шкафам! Я встаю с тяжелой головой, впервые за все время, проведенное на борту ПЛАРБ, мною овладевает неудержимое желание распахнуть окно, увидеть небо, вдохнуть земной воздух. Но этот порыв быстро проходит, уступая место чувству реальности. Побрившись, приняв душ и одевшись, я вновь оказываюсь в своей привычной шкуре общительного и рассудительного двуногого.

Бруар появляется в лазарете в половине второго. Я прошу его раздеться и внимательно прослушиваю. Все в порядке, как и следовало ожидать. Да и не пустили бы его на борт ракетоносца, будь у него что-нибудь серьезное.

— Ну что же, Бруар, — говорю я, — небольшой ларингит у вас есть. А остальное в норме. Легийу даст вам пастилки — попробуйте пососать. На подлодке гуляют сквозняки, ничего не поделаешь. Не станет легче, заходите еще.

Это на тот случай, если не удастся сегодня же вызвать его на откровенность. Он похож на улитку, которая и рада бы вылезти из своей раковины, да чего-то побаивается. Две глубокие морщины, начинаясь у крыльев носа, окаймляют его рот. Их называют «морщинами смеха», но непохоже, чтобы мой пациент часто смеялся или хотя бы улыбался. Глаза у него карие с золотистыми искорками, но жутко печальные — как у одного знакомого спаниеля, который своим взглядом наводил на меня глубокую тоску.

Он молча и понуро одевается. Я делаю попытку его расшевелить:

— Вы не очень-то хорошо выглядите. Может, с пищеварением неладно?

— Да нет, доктор.

— Тогда, может, душа не на месте? Что-нибудь случилось?

— Да нет, все нормально.

Взгляд у него подозрительный. Тон сухой и почти агрессивный.

— Ну ладно, Бруар, заходите, если кашель не утихнет.

Еле выдавив из себя: «Спасибо, доктор», мой пациент удаляется. А в лазарете тут же появляется Легийу, который на время приема скрылся в изоляторе. Я пожимаю плечами:

— Да, нечего сказать, парень он скрытный. И ему есть что скрывать, тут вы правы. Близкие друзья у него есть?

— Он дружит с Роклором.

— С этим марсельцем? Неужели они ладят?

— Еще как! Спорят, но ладят. Роклор упрекает Бруара за то, что из него слова не вытянешь. А тот зовет его трещоткой. Так ведь чтобы создать вселенную, любой материал годится.

…Через пять дней после неудачной попытки разговорить Бруара я завтракаю в кают-компании, и вдруг Вильгельм шепчет мне на ухо;

— Доктор, вас срочно просят в лазарет.

Явившись туда, вижу Легийу: он смазывает йодом левую ладонь Роклора — она вся в крови. Роклор слегка побледнел, лицо у него дергается от боли, но этот подвижный щуплый человек не из тех, кто с бухты-барахты хлопается в обморок.

— Кто это вас так?

— Вилка, доктор.

— А у кого в руках была эта вилка?

Роклор отмалчивается. От такого болтуна как-то не ожидаешь заминки.

— Не мучайтесь, доктор, понапрасну, — приходит ко мне на помощь Легийу, — это дело рук Бруара.

— Не лезь! — бросает Роклор.

— Да что там скрывать, — упорствует Легийу, — в столовой было шестьдесят человек свидетелей. А теперь об этом знает весь экипаж.

— Здорово он вас! — говорю я, рассматривая одну за другой маленькие ранки и прощупывая суставы. — Сделайте ему рентгенограмму, Легийу!

— Просто он малость перенервничал, вот и все, — вступается за своего друга пострадавший. — С кем не бывает.

— И в чем же причина нервного срыва?

— Я его облаял. Вы же знаете, доктор, какое у меня поддувало. Часами не закрывается.

— Из-за чего же вы повздорили? — продолжаю я допрос, поглядывая на моего помощника, который готовит рентгеновский аппарат.

— Ну, так и быть, скажу, — отзывается Роклор после недолгой паузы. — Я прицепился к нему потому, что он то сутками молчит, то всех критикует.

— Кого же в частности?

— Старпома, — нехотя отвечает Роклор.

— Старпома? — удивляюсь я. — Да чем же ему не угодил старпом?

— Тем, что читает подряд все радиограммы. А бывает, не передает их адресатам.

— Скажите мне еще, Роклор, что вы сделали, когда Бруар пырнул вас вилкой?

— Да ровным счетом ничего. Обмотал руку носовым платком и пошел в лазарет.

— И ничего не сказали?

— Этого еще не хватало! Мы с Бруаром друзья, разве непонятно? Он и так уже свалял дурака!

Я смотрю на рентгенограмму: все кости целы. Собственноручно перевязываю Роклора и отправляю отдыхать.

— Вот что, Легийу, я пойду закончу завтрак, а вы тем временем поищите Бруара и попросите его зайти ко мне.

— С чего это я вам понадобился, доктор? — вызывающим тоном спрашивает Бруар, когда я через полчаса возвращаюсь в лазарет. Вид у него весьма мрачный.

— Эта надобность отпадет, — говорю я, — если вы не соизволите сбавить тон. Достаточно с меня того, что я лечу ваш кашель и перевязываю ваших дружков-приятелей. Но если вы не будете артачиться, мы, возможно, и столкуемся.

Я произношу все это быстро, сухо, и он малость сникает.