Владимир Данихнов - Девочка и мертвецы

— Во! — Дуська повернулась к пьяным мужикам. — Слыхали? Не то что вы: отдайся! Отдайся! А вот фигу вам! — Она скрутила дулю. — Настоящий мужик сам не попросит, да еще и откажет, если предложишь! Потому что внутреннюю силу имеет!

— Дусь, ну мы же не корысти ради, — пробормотал дядь Вася. — А ради того, чтоб кто-то из нас, бобылей, обрел семейное счастье.

— Любви мы хотим, Дуська, — с тоской сказал кто-то. — Любви!

— Это всё неважно! — заявила Дуська. — Пойдемте-ка лучше выпьем с нашим другом-мертвецом!

— А я б на вашем месте его пристрелил! — заявил кто-то за спиной Ионыча.

— Ты что же, Колхозкин, не слушал рассказ героического смельчака Ионыча? — Дуська обиженно замахала ручищами, едва не покалечив Федю. — Ты что же, не видишь, что Федор мертвец не из этих, не из убивцев, а самый натуральный положительный мертвец! Или, может, ты Колхозкин, расист?

— Никакой я не расист, — буркнул низкорослый Колхозкин. — А только Ионыч — герой, кто ж спорит — слишком уж в радужных красках друга своего описал. Вдруг привирает что? А если и не привирает, — добавил Колхозкин, предотвращая возможные возражения, — то ошибается. Мало ли что мертвяку в голову придет: а ну вмиг лишится всей своей положительности и начнет бросаться на людей?

Федя стащил с головы шапку, смущенно заговорил:

— Позвольте и мне высказаться, друзья. Я, конечно, мертвяк и хоть стал таким не по собственному желанию…

— Не по собственному! — заревел Ионыч. — Ох, не по собственному! Его Катька бросила на произвол судьбы!

Почтенное собрание ненавидящими глазами уставилось на девочку, забившуюся под батарею. Катенька закрыла ручонками глаза — до того ей страшно стало.

Сокольничий откашлялся и продолжил:

— Так вот, как бы ни было, я мертвяк и по эволюционной лестнице стою гораздо ниже вас, живых людей.

— Какой умный мертвец! — заметил дядь Вася и толкнул Колхозкина в бок. — Учись!

— А раз так, то вы имеете право делать со мной всё, что хотите, я сопротивляться не буду — не имею права, — сказал Федя. — Однако прошу вас о милосердии, которое присуще живым людям. Мертвяк я спокойный, как тут верно подметили, положительный и никого не трону, клянусь!

Тут уж все заплакали. Ионыч так вообще рыдал, Дуська склонила голову и плакала в Федину жилетку, даже угрюмый карлик Колхозкин чуть не прослезился, но тут же притворился, что это ему соринка в глаз попала и стал невидимую соринку из глаза тщательно выковыривать.

— Пронесшейся грозою полон воздух, — так закончил свою речь сокольничий.

— Еще и поэт! — восхищенно прошептала Дуська.

— Вот такой у меня друг, — похвалился Ионыч.

— Пошли выпьем, Федечка! — заявила Дуська и потащила Федю в коридор. — А если этот Колхозкин начнет высказывать свои расистские предположения, я ему в глаз дам!

— Да я-то что? — буркнул Колхозкин, сторонясь. — Я так только, чтоб бдительность не теряли…

Но о нем уже забыли. Федю обступили со всех сторон, хлопали по плечу и обещали всяческую поддержку.

— А то, что ты жетон потерял, — кричал дядь Вася, — это ты не волнуйся, Ионыч! Мы тебе клятвенно обещаем: завтра же сядешь в свой вездеход и спокойно уедешь из города.

— За Федора я беспокоюсь, — соврал Ионыч. — Как бы тот, Рыбнев, секрет его не раскрыл. Тогда Федьке не жить.

— Я Рыбнева знаю. — Дядь Вася скривился. — Цепной пес олигархов. У него баба тут в Пушкино проживает. Баба гулящая, как говорят. Рыбнев в дверь, а она к соседу в постель!

— Это ты врешь, дядь Вася, — вмешался вредный Колхозкин. — Александра — девушка хорошая, верная. А что о ней плохого говорят, так то брешут завистники, которым она отказала.

— Дядь Вася — известный неудачник. — Дуська захохотала, подталкивая Федю в комнату, где проводилась основная часть торжества. — Она, небось, и ему не дала, вот и врет.

— Не вру! — заявил дядь Вася, откручивая пробку с зубровки. Налил в рюмку ошалевшему от всеобщего внимания Феде, стукнул кулаком об стол. — Не я ли с вами на крыше вчера не на жизнь стоял? Разве стану я врать?

— Это, конечно, правильно, ты с нами до конца стоял. — Дуська задумалась. — Но разве это значит, что ты теперь и соврать не можешь?

— Значит! — заявил дядь Вася.

Всем ни с того ни с сего показалось, что раз дядь Вася стоял не на жизнь, а на смерть, то и впрямь, он, наверно, не врет. Какой толк герою врать? Не по-геройски это.

— Так, может, как-нибудь с его бабой замутим? — уточнил Ионыч. — В заложницы ее возьмем или еще что, чтоб цепной пес отстал от нас хоть на время.

— Это уже насилие получается, — вставил слово Колхозкин.

Дядь Вася опустошил полный стакан зубровки, забрался с ногами на стол.

— Нет, не получается! — закричал он. — Разве Ионыч с нами вчера на крыше не стоял? А? Ну-ка отвечайте!

— Стоял, дядь Вася! — хором ответили Пилонову.

— Во! — Дядь Вася поднял палец. — Так разве станет герой, защищавший детишек от членовредительских посягательств мертвецов, предлагать что-то насильническое?

И всем ни с того ни с сего показалось, что опять прав дядь Вася: раз Ионыч рисковал своей жизнью, защищая детишек, то и впрямь, он, наверно, не может ничего такого предложить, связанного с насилием. Какой толк герою насилием заниматься?

Колхозкин понюхал зубровку и скривился:

— Да погодите вы. То, что Ионыч — герой, это понятно. Но с чего вы решили, что герой не может предложить чего-то отвратительного, пусть и выпивши?

Народ переглянулся. Дуська наморщила лоб, изобразив движение мысли. Дядь Вася спрыгнул со стола, кулаком уперся Колхозкину в подбородок:

— Чего ты тут возникаешь, Колхозкин, а? Ты-то на крыше не стоял вместе со всеми, а в садике позорно укрывался!

— Я детишек успокаивал, — буркнул Колхозкин. — Ты, дядь Вася, прекрасно знаешь, что у меня к детишкам подход имеется, и чтоб не допустить паники среди детского населения я с ними был… Да, черт возьми, ты сам меня к ним и послал! — вспомнил он.

— А мне кажется, что ты просто-напросто струсил, Колхозкин! — заявил дядь Вася. Ионыч активно закивал: так активно, что едва не стукнулся лбом об угол стола.

Гуляки одобрительно зашумели.

— Колхозкин, пентюх плесенный, струсил! Сдрейфил, мамалыга ржавая! Горазд болтать, а сам трус, каких еще поганая метла не выметала! — раздавались выкрики.

Колхозкин так и подскочил.

— Да при чем тут это! — заорал он, покраснев от гнева. — Какая тут разница, струсил я или нет, если мы обсуждаем, подвигает ли предложение Ионыча к насилию или нет?

— Ага! — радостно воскликнул дядь Вася. — Все слышали! Сам в трусости признался, архаровец тучеротый!

— А раз он трус, и нам это стало точно известно, — вставил Ионыч под шумок, — то и слушать его крамольные речи необязательно.