Владимир Данихнов - Девочка и мертвецы

Промолчала Катенька.

— Куда они двинули-то? — поинтересовался Колхозкин.

— К тетеньке какой-то в гости.

— К Александре, значица. — Колхозкин уперся ладонями в стол. — Злое пьяное стадо, и Ионыч во главе этого пьяного стада. Одно утешает: патруль их наверняка задержит и отправит отсыпаться в холодный дом. А если не задержит? — Колхозкин выпил еще зубровки, прошептал: — В милицию звонить надо. Да только незадача: нет тут телефона, отключили дядь Васе за постоянную неуплату. Надо ко мне идти. — Колхозкин, шатаясь, побрел в переднюю. Зашарил рукой по вешалке. — Вот гады! Шубу умыкнули. Ну, надеюсь, дядь Вася не обидится, если я его пальтецо позаимствую. — Колхозкин натянул драповое пальто, отворил дверь. Взглянул на Катеньку: — Идем со мной, кроха. Нечего тебе тут оставаться.

Катенька послушно поднялась. Подпрыгнув, сорвала с вешалки свое пальто, кое-как оделась. Колхозкин снял с полки нутриевую шапку, нахлобучил Катеньке на голову. Шапка налезла девочке на глаза. Она схватилась за шапку, прошептала:

— Дядя, я не могу, это чужое…

— Плевать, — резко бросил вредный Колхозкин, шлепая ее по рукам. — Зато не замерзнешь.

— Да как вы так можете говорить! — Возмущению Катеньки не было предела. — Воровство — это плохо! Неужели дядя Ионыч был прав, когда заставил вас поколотить? Неужели вы и в самом деле плохой человек?

— Дуреха, — ласково сказал Колхозкин. — Вернем мы шапку, не переживай. К тому же нутриевая шапка в Пушкино копейки стоит — у нас тут нутрии водятся в избытке. Вот, смотри. — Колхозкин достал из кармана кошелек, отсчитал несколько банкнот, положил на вешалку. — За эти деньги можно две такие шапки купить. Теперь спокойна?

— Но вдруг эта шапка дорога кому-то как папин или мамин подарок и…

— А ну пошли! — рявкнул грубый Колхозкин и потянул Катеньку за собой.

На улице был легкий морозец: щеки пощипывал, на большее не решался. Скупо горели фонари, вдалеке брехали собаки. На востоке полыхало зарево. Они шли по очищенной от снега и наледи улице и радовались: Колхозкин радовался, что вскоре сможет остановить пьяный поход Ионыча и компании, а Катенька радовалась, что идет снежок, что голове тепло, что она впервые за несколько дней почти не голодна, что ее держат за руку и думать почти не надо — только послушно следовать за вредным дядей Колхозкиным.

— На востоке горит, — прошептала Катенька, в который раз поправляя шапку. — Неужели рассвет?

— Костер зажгли, — сказал Колхозкин. — Серых, что не растворились после бойни, жарят под усиленной охраной. — Он пробормотал: — Это и хуже, кстати. Там, наверно, все патрули: кому ж охота на морозе посреди ночи по городу ходить: в тепле у костра приятнее. Не остановит твоего Ионыча никто.

— Дядя Ионыч хороший… — начала было Катенька, но грубый Колхозкин дернул ее за руку:

— Хватит уже, наслушались твоих сказочек! — Он задумался вслух: — Надо тогда сразу в отделение идти; там точно кто-то будет. — Колхозкин потащил Катеньку в темный переулок. — Тут срежем.

Они сделали всего пару шагов, как вдруг услышали голос:

— Пронесшейся грозою полон воздух…

Колхозкин замер. Катенька сразу узнала голос, радостно воскликнула:

— Дядя Федя! Откуда ты тут?

Сокольничий вышел из тени. Вид у него был сонный. И двигался он странно, как сомнамбула.

Катенька прошептала:

— Дядя Федя… вы спите?

Федя пробормотал:

— Пронесшейся грозою полон воздух… — поднял руки; хотя нет, не руки он поднял вовсе, а щупальца: острые, опасные.

Катенька закричала:

— Дядя Колхозкин, бегите! Бегите!

Но вредный Колхозкин и не думал бежать. Он схватил с земли палку и кинулся на мертвяка; охнул, пробитый щупальцем насквозь, но сделал еще полшага, насаживая себя на щупальце, взмахнул палкой, пытаясь достать дядю Федю, но не достал, уронил палку и обмяк.

Катенька упала на колени. Хотела закричать: воздуху не хватило. Хотела заплакать: не хватило слез. Сокольничий выдернул щупальце из Колхозкина: тот упал. Федя подошел к Катеньке и вяло прошептал:

— А меня Ионыч оставил переулок сторожить на всякий случай. Говорит: раз уж мы тебя покрываем, Федя, так будь любезен пользу приноси.

— Ты не спишь, дядя Федя? — спросила Катенька.

— Не спится что-то, Катенька, — ответил сокольничий. — Хочется спать, да не уснуть никак. А если усну, только хуже станет: во сне жуки. И кто знает, на кого они в этот раз заползут. А кроме меня ведь стряхивать их некому. Некому, лапушка!

Катенька опустила голову и уснула; словно выключили ее.

Сокольничий взял девочку на руки и понес обратно в дом.

Город накрыли синие сумерки.

— Как красиво, — восторженно прошептала Саша, изящной ножкой приминая снег на черепице. — Как давно мы с тобой не забирались сюда, на крышу!

— Давненько, эт точно, — рассмеялся Рыбнев.

— Закат чудесный. — Саша хитро улыбнулась. — Скажи, Рыбнев: смог бы ты докинуть камешек до заходящего солнца?

— Ты же знаешь, — Рыбнев усмехнулся, — что я — чемпион по метанию учебной гранаты; у меня даже специальный диплом ФСД есть за подписью самого Рикошета Палыча.

— Я так долго тебя не видела, не разговаривала с тобой… — жалобно протянула Саша. — Кажется, я всё о тебе позабыла!

— Ну, гляди…

Рыбнев протянул руку и отломал кусок намерзшего на трубу льда. Взвесил в руке: тяжелый. Поднялся, прищурил глаз: до горизонта далековато будет, да и крыши большую его часть загораживают. Ну да ничего. Саша разницы всё равно не заметит.

— Ты сможешь, Рыбнев! — воскликнула Саша и беззаботно засмеялась.

— Еще бы! — крикнул Рыбнев, с наслаждением вдыхая чистый морозный воздух, размахнулся и кинул.

Полетела ледышка: над черными крышами полетела, над седыми дымками, над промороженными человеческими судьбами — прямо вдогонку за солнцем.

— Ну как? — спросил Рыбнев, плюхаясь на снег рядом с Сашей, обнял ее. — Довольна?

Саша вглядывалась в закат.

— Рыбнев, смотри! Смотри! — Она вдруг подскочила. — Кажется, на солнце была вспышка! Ты докинул все-таки! Докинул!

Рыбнев расхохотался. Саша наклонилась к нему, прижала ладошки к щекам, серьезно заглянула в глаза:

— Рыбнев, скотина ты этакая: как же я тебя люблю!

Рыбнев чмокнул ее куда-то неопределенно, между губами и носом, ближе к левой щеке.

— Ладошки-то у тебя холоднючие. Простуды нам еще не хватало. Пошли-ка горячего чаю сообразим, Сашка.

— Пошли, — счастливо прошептала Саша. — Пошли.

Посреди ночи раздался телефонный звонок. Рыбнев выполз из-под теплой Сашиной руки, взял трубку.

— Алло!

— Добрый вечер, Рыбнев, — вкрадчиво сказала трубка.

Рыбнев взглянул на часы:

— Утро скоро, Рикошет Палыч.