Энтони Бёрджес - Железо, ржавое железо

– Я не надеюсь получить там место. Пойдем-ка лучше завтракать.

Мы шли, спотыкаясь, по развалинам древней Кесарии, мимо безруких идолов, огромной каменной маски у входа в бывший театр и разрушенной коринфской колоннады. По пути в столовую Редж спросил:

– А как бы ты его назвал?

– Не знаю. Выбрать имя ребенку – одна из родительских мук. Тут нужно быть осторожным, человеку всю жизнь его носить. – Или, невольно подумалось мне, пока его не сразят вражеские снаряды.

На завтрак был крепкий чай в стеклянных стаканах с подстаканниками, яичница, козий сыр, сладкий лук, черные маслины, твердые сочные помидоры и соленые сардины. За столом шел высокоученый спор Саула, забыл его фамилию, с одним шведом, чья жена была похожа на Ципору. Сестры за общим столом не было. Она сидела с ребенком в корпусе для семейных пар. Скоро она едет в Иерусалим, чтобы работать преподавателем по классу ударных в консерватории. Выходит, что все мы будем учителями. С двумя академическими зарплатами Редж и Ципора смогут позволить себе няню. В нянях Израиль не испытывал недостатка: юные сабры нуждаются в заботе не меньше апельсиновых саженцев.

– Так что же случилось с мечом? – спросил я Реджа. И он мне рассказал.

Посреди улицы три кошки глодали рыбьи головы и потроха, которые бросил им Дэн. Одна из них, пятнистая, громко урчала. Закат Страстной пятницы был скрыт в дыму горевшего в нескольких кварталах отсюда склада. Говорили, что на складе осталась неразорвавшаяся бомба. А пожарники начали забастовку. Нынче бастуют все кому не лень. Электричество отключили, и половина палтуса в холодильнике протухла. Хотя Дэну уже было все равно, есть электричество или нет, – дела в лавке расстроились окончательно. Мелким магазинчикам становилось уже не под силу конкурировать с супермаркетами. Пивные, правда, процветали и накануне великого праздника не закрывались круглые сутки, будто в дни ярмарки. В Нидербери ревностно чтили старинный обычай в день смерти Христа пить не просыхая. Дэн прошел со свечой в темную кладовую, вынул из холодильника протухшего палтуса, разрубил его на три части и подбросил кошкам. Пусть полакомятся – все равно больше ни на что не годится. На прилавке оставалась только копченая семга, но и ее никто не хотел брать.

Поскользнувшись на мокрой брусчатке у входа в лавку, вошел брат Дэна Редж с тяжелым саквояжем в руках.

– Умираю, пить хочу, – сказал он, снимая плащ. – Господи, пошли Лазаря, чтоб омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой.

– Как же ты доехал, поезда ведь не ходят из-за забастовки?

– Невероятный случай. Встретил в Ньюпорте сослуживца с того проклятого корабля, что вез русских, как скот на убой, в Одессу. Он ехал на машине с сыном и двумя внуками. Подбросил меня до Челтенхема, а там я успел на последний автобус. В Стоуке меня подобрал попутный грузовик. Потом десять миль шел пешком, совсем в глотке пересохло, – повторил он. – И возьми наконец у меня этот саквояж, у меня уже руки отваливаются. И дверь не забудь запереть.

Когда братья открыли дверь, свечи, которые горели в пивной, задуло сквозняком и на новых посетителей обрушилась дружная брань. Те, кто сразу учуял исходящий от Дэна неистребимый запах рыбы, начали ругаться еще сильнее. Редж уплатил за пиво, и братья пристроились с кружками в темном углу.

– Фу, полегчало, – сказал Редж, залпом выпив полкружки.

– Что ты там прячешь?

– А то ты не знаешь, черт возьми.

– Опять что-то спер, ворюга?

– Нет, на сей раз не спер, – соврал Редж. – Мать сама дала мне ключ тогда, в Ленинграде. Он принадлежит тебе и Трикс. Это теперь целое состояние.

– Как она там? – спросил Дэн, подразумевая, конечно, не мать.

– Ты мою вторую телеграмму получил?

– Прямо перед тем как почта забастовала. Как она?

– Пулевые ранения оказались не опасными, ничего важного не задето. Ее ранило в локоть, запястье и плечо. Повезло. Во всех газетах о ней писали. Видел?

– Я газет не читаю, там сплошное вранье.

– Шок был сильный, ее до сих пор таблетками пичкают. Все зовет какого-то Дэна, так мне по телефону передали. Бредит тобой. Я отвезу тебя туда.

– Где она?

– В шикарном частном санатории в Дидсбери. За счет израильского правительства. А что это за толстый ублюдок, который на нас уставился и морду кривит?

– Ты забыл, что запаха не чувствуешь.

– Да, последствие боевого ранения. Как твоя-то дырка?

– Никак не сохнет.

– Посмотри на этих лоботрясов. При свечах они выглядят благороднее.

Краснорожие пьяницы у барной стойки смеялись и знай себе прихлебывали из кружек.

– Торговцы синтетическим дерьмом. Вон тот, видишь, тощий – хозяин магазина игрушек. А рядом с ним тип с трясущимися руками…

– Господи, кажется, я его знаю. Как же это он…

– Ты о ком?

– Нет, это не он. Мне показалось, что за мной был хвост. Они поклялись снова его отобрать у меня. Что это за вспышки?

– За углом пожар. Так и сгорит все дотла. Кругом бастуют, никому дела нет. Подонки. Как же мы туда доберемся?

– На своих двоих. С Божьей помощью. Страстная пятница обычно лунная. Если повезет, поймаем попутку. Ну, давай угощай, теперь твоя очередь.

– У меня в кармане пусто. Придется опять тебе.

Редж подошел к стойке. Невзрачный человечек в дорогом, прекрасно сшитом костюме спросил его, как он выносит такую вонь. Редж ответил, что от родного брата и не такое снесешь.

– Почему он не пользуется специальными средствами? – удивился тот.

– Легко советы давать, когда денег куры не клюют, – бросил ему Редж.

– Почему этот день называют Страстной пятницей? – спросил брата Дэн.

– Потому что в этот день страстно жаждущие крови евреи пригвоздили к кресту другого еврея и, сгорая от страсти, стали ждать, когда тот испустит дух.

– И поэтому ее назвали Страстной?

– Ладно, допивай, и пошли отсюда. Ей бы следовало называться черной пятницей, но этот эпитет закрепился за понедельником, причем за каждым. В цивилизованном государстве понедельник должен быть выходным. Тогда вторник станет черным. Как ни крути, все плохо. Весь мир – лечебница, принадлежащая разорившемуся богачу, – процитировал Редж. – Элиот украл эту цитату из кантаты Баха – Die ganze Welt ist ein Krankenhaus.

– Кто такой Элиот и тот, другой умник?

– Забудь. Идем.

Они вышли из бара через черный ход. В кабинке без дверей кряхтел и стонал какой-то мужчина. Каменная раковина со сломанным крапом была ярко освещена почти полной луной. На кирпичной степе сортира виднелась надпись мелом: «Мыла нет и не будет». Редж и Дэн, спотыкаясь в полутемном переулке, вернулись в рыбную лавку, затерянную среди других мелких магазинчиков. Объевшиеся тухлой рыбой кошки лежали посреди тротуара и умывались, готовясь к ночным похождениям. У дверей лавки топталась какая-то старуха.