Кристин Айхель - Обман

– Или как машина.

– Простите, я не вибратор. Кстати, у вас есть вибратор?

– Однако вы наглец.

– Прошу меня извинить. Я не шучу – простите. Я не хотел вас обидеть.

– Но вы это сделали.

– А голос у вас дрожит.

– Вы – чудовище.

– Вовсе нет. Просто откровенен. Причем впервые. Вы первый человек, которому я излагаю все эти вещи.

– Ах так?

– Мне думается, даже если бы я бросил все это, то не смог бы как прежде мыслить в этом ключе. Я обозначил вещи, которые становятся невозможными с момента их упоминания.

– Это вы убили Хризантему?

– Нет, она сама ушла из жизни.

– С вашей помощью?

– Я стал всего лишь катализатором, не более.

– Значит, вы ее убрали?

– Не знаю. Может, я был ее ангелом смерти.

– Так, значит, вы ее сгубили?

– Да.

– Я так рад, что вы пришли.

– Я пробуду здесь недолго.

– Вчерашнему дню, казалось, не будет конца. А самый тягостный день – это воскресенье.

– Вчера я была на концерте в курзале.

– Ну и, конечно, натанцевались?

– Конечно, нет. Просто слушала. Потом беседовала с трубачом. Он считает вас крупным музыкантом.

– Шуман утверждал: самое худшее – это принимать хвалу от негодяя.

– Звучит несколько высокомерно, вы не находите?

– Нет, ничуть.

– Я как-нибудь с удовольствием послушала бы вашу игру.

– Существует художественное исполнение наказания с участием тюремного оркестра. Только вы не бросайте меня, заходите в гости.

– Он сказал, что вы могли бы сделать великолепную карьеру.

– Мою карьеру и так можно считать блестящей. Все-таки она подарила мне знакомство с вами.

– Если бы я познакомилась с вами несколько недель назад, то, наверное, уже испустила бы дух.

– Ну-ну. Не такой уж я прыткий, как вам кажется.

– Скажите, а почему вы губите женщин?

– Это вовсе не так. Ваша постановка вопроса неправомерна.

– Мы ходим по кругу. Времени остается не так уж много. Через три недели начнется процесс.

– Так скоро?

– Представьте себе.

– Как точно вы выразились – мы ходим по кругу. Не хотите со мной потанцевать?

– Мне пора.

– Нет, не надо спешить.

– Нет, надо. И немедленно.

– Мы увидимся снова, я имею в виду после процесса?

– Едва ли.

– А почему нет?

– Это мой принцип.

– Ну тогда – вам хотелось бы снова со мной увидеться?

– Вопрос неактуальный.

– Хотелось бы?

– Я ухожу.

Если мне не будет суждено с ним когда-либо увидеться вновь, значит, я уже виделась с ним тысячу раз, ибо это всегда было изначальное прощание. Когда мы увиделись впервые, на землю падал первый лист, и все уже было решено. Он знал это с самого начала, и только до меня полностью не доходило, как все развивается – без начала и без конца. Что с самого начала это и есть свидание при всем его легкомысленном внешнем восприятии, словно существует безгранично огромное число вероятных возможностей. Однако с первой же секунды складывается так, а не иначе. Зародыш не прорастает, а, наоборот, угасает, возвращаясь к самому первому глухому жесту и к первому крику.

– Как вам спалось, фрау доктор?

– Неплохо.

– А я не сомкнул глаз.

– Что представлял собой Шуман как человек?

– Для осознания этого нам потребуются годы.

– Так попробуйте же.

– Это был многоликий человек – Юлий, мастер Раро, но прежде всего Флорестан и Эвзебий.

– Флорестан?

– Титан. Неистовый и энергичный.

– А Эвзебий?

– Мягкий и меланхоличный.

– Я купила компакт-диск с записью танцев Давида. В исполнении Хризантемы.

– Ну и?

– Для меня открылся новый мир.

– Вы знаете, как называется первая часть книг Шумана о Давиде?

– Нет.

– Тогда, нежная служительница муз, наклонись ко мне, не страшась жестокого слова! Видит небо, что я ни в коей мере не Менцель, а скорее уподобляюсь Александру, повторяющему вслед за Кинтусом Куртиусом: «Я не воюю с женщинами, нет; лишь где оружье есть, иду я в наступленье!» Как лиловым стеблем хочу я помахать критическим жезлом над твоею главой. Или ты считаешь, мне неведомо время, когда хотят говорить и не могут от ощущения блаженства, когда Все хотелось бы прижать к своей груди, еще не найдя составляющих компонентов этого Всего, и когда существует музыка, которая показывает то, что нам суждено будет утратить еще раз?

– Это более чем прекрасно.

– Скромно сказано. Это целый мир.

– Вы все знаете наизусть…

– Я сто раз читал это и перечитывал. Это моя Библия.

– Одно противоречит другому…

– Очень немногое в этом мире сочетается друг с другом. Кроме разве что… мужчины и женщины. Да и то при совершенно определенных условиях, с учетом совершенно определенных признаков. Например, такого мужчины, как я, и такой женщины, как вы.

– Пожалуйста, не говорите такие вещи.

– Вы первая женщина, с которой я так долго беседовал, не испытывая скуку.

– Ничего удивительного. В конце концов, вы говорили о самом себе. Все люди относятся к этому с огромным интересом.

– Всегда с неизменным сарказмом, верно?

– Это совсем трезвое наблюдение.

– Фрау Майнц, я знаю, где мы, знаю, почему вы здесь, и тем не менее…

– Что же?

– Бессмысленно вам это говорить.

– Тогда продолжим. Лиза и Эльза – которая из них была Флорестаном и которая Евсевием?

– Видите ли, именно поэтому я столь охотно беседую с вами.

– Да, да. Вы расставляете ловушки, и я сразу в них попадаю.

– Это совсем не так.

– И все же?

– Это было практически нерасторжимо. По сути дела, две стороны одной медали. Вначале мне показалось, что Лиза – Флорестан, а Эльза – Евсевий. Но когда я узнал обеих ближе, все поменялось до полной противоположности. Какая-то невообразимая пара. Трогательно было наблюдать, как каждая из двух женщин, всю жизнь опекавших друг друга, превратилась в Мату Хари. В платках и защитных очках обе пробирались на свидание в гостиницу. С отчаянным выражением лица обнимались со мной или тайком покупали ажурное нижнее белье – причем обе. Иногда мы отправлялись куда-нибудь развеяться. Втроем. При этом все вели себя подчеркнуто официально, демонстрируя образец утонченной вежливости. Мы вместе обедали, то и дело повторяя «спасибо» и «пожалуйста», в то время как Лиза своей ногой под столом старалась дотронуться до моей, а Эльза украдкой гладила мою руку, пока Лиза удалялась в туалет, чтобы припудрить лицо. Когда же после ресторана мы фланировали по набережной, люди оборачивались, словно я выгуливал парочку королевских пуделей. Должен признаться, что со временем эти игры сделались утомительными, потому что в некотором смысле мне приходилось вкалывать в две смены. Слава Богу, что в эротическом плане обе не отличались особой требовательностью. А больше всего им нравилось, когда после этого самого мы, как дети, натягивали одеяло до подбородка, и я рассказывал всякие истории. Именно истории, а не выдумки с психоподкладкой.