Кэндзабуро Оэ - Записки пинчраннера

Вот первые шаги в той области, где я специалист, ха-ха. Вы, писатели, видимо, тоже используете механизм слова, чтобы пробудить у третьих лиц силу воображения? А разве механизм не работает в соответствии с законами механики? Раньше для меня, исследователя и специалиста атомной электростанции, слова в конце концов превращались в бесполезный мусор. Например, слова о возможности коррозии атомного реактора и выхода его из строя ничего не будут стоить, если соответствующие специалисты предпримут меры, сводящие такую опасность к нулю. Необходимость в моих словах просто-напросто отпадет.

Что же касается вас, писателей, написанные вами слова всегда должны быть тем механизмом, который пробуждает силу воображения, верно? Видимо, нет на свете такого специалиста, который мог бы превратить ваши слова в ненужный мусор. Вот почему предложенный мной механизм окажется, как я думаю, эффективным, он поможет превратить слова, которыми пользуется, ведя рассказ, бывший исследователь и специалист, в детонатор, способный взорвать силу воображения третьих лиц. Однако я снова повторяю: если вы не верите тому, что я говорю, то не делайте вид, что верите.

Стараясь не поскользнуться на льду, замерзшем грязном месиве — словно всклокоченная шерсть бездомной собаки, — мы вышли из боковых ворот и направились к входу в здание, стоявшее в конце тупика. Без всяких на то оснований я был твердо убежден, что Мори, превратившийся во взрослого человека, со студенткой ли, без нее ли, но сейчас, глубокой ночью, ждет меня на этой улице. Поскольку моторизованный отряд полиции оцепил весь район, ждать меня рядом со зданием, в котором проходил митинг, опасно, и он, найдя такое же укромное место, как тогда, на платформе экспресса «Кодама», несомненно, ждет меня на этой улице, раскаиваясь, что отверг мои призывы.

Я думал о Мори, но, ощущая себя защитником будущей киносценаристки, которая совсем ослабла, потрясенная тем, как близко она находилась от тока высокого напряжения, внимал ее жалобному голосу, такому тихому, что казалось, ей было больно говорить:

… Гражданские организации, которые до сих пор вели совместную с нами борьбу, не понимают того, что их отвергает определенная часть революционной группы. Но если бы сегодня мы не подверглись нападению контрреволюционного хулиганья — сволочи, фашисты! — митинг прошел бы успешно и моей группе удалось бы повлиять на общественное мнение. Это объективный факт. Тем не менее мои теперешние ребята совсем не похожи на тех, которые были у меня семь-восемь лет назад, и даже н*а тех, кто входил в группу года три-четыре назад. Они всегда с энтузиазмом носятся по городу, распространяя листовки, а когда я, бывает, простужаюсь, до утра, не сомкнув глаз, дежурят у моей постели и, не выспавшись, отправляются на работу. Но при этом я не удивлюсь, если узнаю, что они втайне от меня изготовляют бомбу. Может быть, они и некоторые другие, которые к нам приходят, изготовляют не простую бомбу с часовым механизмом, а атомную. Вырыв где-нибудь подземное укрытие…

Что значит «вырыв подземное укрытие»? Если они всерьез собираются изготовлять атомную бомбу, нужно подземное укрытие по меньшей мере величиной с теннисный корт, а разве без специальной техники его выроешь?

…Послушные, очаровательные ребята. Если считать эти их достоинства чем-то обыкновенным, то действительно самые обыкновенные ребята. И в своей борьбе, и в своей обычной, повседневной жизни они не выходят за рамки дозволенного, но, как знать, собираясь в своем кругу, они вполне могут тайком изготовлять атомную бомбу. Эти ребята держат меня в неведении. Я чувствую это, а потому не могу сказать им: а вдруг в один прекрасный день вы изготовите атомную бомбу, да еще меня в это дело впутаете!

Мы подошли к входу в здание — Мори нигде не было видно! У меня возникло ощущение, будто во мне разорвался снаряд! Вы подумаете, что я был во власти отчаяния, как и день назад, когда Мори, еще до превращения, потерялся на Токийском вокзале? Ничего подобного! Мне показалось, что внутри у меня образовалась пустота и заполнилась чем-то горячим. Ревность — вот что это было! Ревность к студентке, которая увела Мори неизвестно куда, к Мори, который отверг меня и предпочел постороннего человека!

— Что с тобой? Тебе как-то не по себе?

Под уличным фонарем будущая киносценаристка внимательно посмотрела на меня, превратившегося, и, поняв мое состояние, стала трогательно утешать, хотя сама еще не оправилась после пережитого потрясения.

Куда подевался Мори, не знаю; я думал, он где-то здесь ждет меня! Это уже не тот Мори, который потерялся вчера, а Мори превратившийся, Мори, который в противоположность мне повзрослел, став двадцативосьмилетним… Когда я в последний раз видел его в зале, он шел к выходу, поддерживая студентку…

Я не совсем понимаю, что все это означает, но, если Мори, как ты говоришь, двадцать восемь лет и если он ушел со студенткой, может быть, их забрала полиция? Если мы начнем спасать остальных ребят, несомненно, узнаем и о том, что случилось с Мори.

Нет, мне с тобой не по пути! Для тебя Мори — один из многих, а для меня Мори — единственный. Я сам займусь его поисками!

Для меня каждый из этих ребят единственный, — печально сказала Ооно, к ней вернулись практичность и находчивость общественной деятельницы. — Садись вон в то такси и поезжай. Нужно объехать все места, где может быть Мори. А я приступлю к спасению ребят и, если получу сведения о Мори, позвоню тебе домой в любое время, даже ночью.

Эмоционально я регрессировал, превратился почти в младенца. Хотя, бессмысленно отказавшись от предложения Ооно, я заявил, что буду искать Мори в одиночку, шоферу такси, повернувшемуся ко мне с бесстрастным видом, я назвал адрес своего дома.

— Вы газом не будете пользоваться? Слезоточивым. А то студенты-террористы, спасаясь от преследования, пользуются слезоточивым газом. У пассажиров потом щиплет глаза, и они ругаются.

Мне было неприятно слушать это, но я молчал. По возрасту я действительно превратился в студента, способного на самые безрассудные поступки, после потасовки на митинге вид у меня был плачевный. Но проучить водителя я не мог, так как под пиджаком железного ломика у меня не было, и мне не оставалось ничего другого, как сидеть тихо и помалкивать.

— Уж не больны ли вы? Не сопите так возмущенно, а то мне страшно, — поддразнивал меня шофер. Может быть, это он так шутил?

А мне сейчас, как тогда Ооно, было не до шуток. Мной овладели печальные мысли. Превращение произошло по моей собственной воле. Меня, ставшего после превращения восемнадцатилетним, отверг превратившийся Мори и убежал с неизвестной студенткой. Я хочу вернуться к тому, что было до превращения! Превращение — сон. Я хочу снова стать средних лет мужчиной, которому жена порезала щеку, а потом бросила]