Кэндзабуро Оэ - Записки пинчраннера

Мори, охваченный воодушевлением, молчал и только широко улыбался — его улыбка говорила: Значит, наши действия одобрены!

Но тогда прикрыть их мы не сможем, — грустно сказал Способный чиновник — не то что Собачья морда , предлагавший нам с Мори взорвать себя.

Нет, почему же, если моя жена, бывшая жена, в погоне за нами проберется в клинику, я бы хотел, чтобы ее, пусть даже силой, убрали оттуда; это будет самым существенным прикрытием, в котором мы нуждаемся. В своей черной каске она вполне может сойти за ряженую, и ей будет нетрудно смешаться с ними!

Все рассмеялись, кроме Мори. Я же сказал это, потому что испытывал острое беспокойство, а вовсе не для того, чтобы повеселить окружающих.

— Мори и отцу Мори не хватает выразительности, чтобы тоже стать похожими на комедиантов, вам необходимо вырядиться! Я поеду на телевизионную студию и привезу театральные костюмы… А вам, прежде чем проникнуть в клинику, необходимо подготовиться — поесть и отдохнуть как следует. Я уже продумала, как переодеть Мори и отца Мори — костюмы должны соответствовать превращению каждого из них, то есть нужно подчеркнуть, что один помолодел, а другой постарел.

Через три часа Мори и я, направляясь к клинике, где расположились ряженые, благодаря фантазии будущей киносценаристки были действительно облачены в великолепные наряды.

Мори был наряжен старцем, достигшим после превращения чуть ли не столетнего возраста. Грязновато-желтые седые космы висели почти до пят, того же цвета были борода и усы, вместо бровей — два заячьих хвоста. От всего прежнего его облика остались только весело сверкавшие темные глаза. На нем была длинная серого цвета шерстяная накидка, в руках — изогнутая и перекрученная, как корень индийской смоковницы, металлическая палка.

На ногах — парусиновые туфли, к которым были привязаны дощечки — точная имитация деревянных башмаков!

Что же касается меня, то я напоминал огромного детеныша кенгуру! В своем одеянии я походил на большущую тряпичную куклу, когда-то розовую, а теперь затасканную и ставшую грязно-мышиного цвета. На голове красовался розовый капор с оборочками — жаль только, что из него выглядывало лицо восемнадцатилетнего, ха-ха.

Ряженые, сидевшие рядом со зданием клиники, тоже приложили немало усилий, чтобы вырядиться почуднее, и теперь внимательно наблюдали за мной и Мори, когда мы на противоположной стороне улицы вылезли из автобуса и переходили через дорогу. Наверно, они отдали должное совершенству нашего наряда, ха-ха.

Достаточно было одного взгляда, чтобы заметить, как группа ряженых, подчиняясь какой-то мощной центростремительной силе, сжимается, сплачивается. При нашем появлении двое ряженых — с виду охранники — приготовились выскочить нам навстречу. Они были в черных резиновых костюмах, в противогазах и вооружены чем-то вроде огнеметов. Наверно, стекла в их масках запотели, поэтому, чтобы лучше нас рассмотреть, они изо всех сил вытягивали шеи, ха-ха.

Лавируя между машинами, мы с Мори дошли до середины мостовой и остановились, издали рассматривая ряженых. В псевдодеревянных башмаках старика идти было трудно, да и наряд, который был призван превратить взрослого человека в младенца, почти что исключал саму возможность передвижения, и, чтобы двигаться вперед, приходилось предпринимать неимоверные усилия, ха-ха. Была еще ранняя весна, на город опустилась вечерняя свежесть, но мы с Мори обливались потом и тяжело дышали, дожидаясь, пока схлынет поток автомобилей. Сидевшие в машинах удивленно смотрели на старца и огромного детеныша кенгуру. Сначала при виде таких странных калек на их лицах появлялась растерянность и негодование, а потом, присмотревшись, они начинали понимающе улыбаться, видимо решив, что это съемки телевизионной программы Удивительное в Камере*.

Когда наконец у нас с Мори появилась возможность перейти дорогу и мы быстрым шагом направились к группе ряженых, вперед вышли те, кто был уполномочен вести дипломатические переговоры, а двое в резиновых костюмах — как я догадался, в защитной одежде для разбрызгивания ядохимикатов — с еще большим рвением занялись охраной. Сначала «дипломаты» показались мне детьми с непропорционально огромными головами, но потом я увидел, что это пожилой мужчина с грустным лицом и толстенная женщина, которая беспрерывно жевала что-то, выуживая еду из пластмассовой посудины. Они не были выряжены, но, наверно, их и так считали ряжеными — мужчина вполне мог играть роль карлика, женщина — страдающей нездоровой полнотой. Уже само по себе то, что они, с точки зрения обычных людей, были уродами, превращало их в шутов. Им не было нужды рядиться, не было нужды отпускать шутовские реплики, и, наверно, поэтому они могли, не выходя из образа ряженых, выполнять миссию дипломатов, уполномоченных вести переговоры.

— Эй, эй, приятели! — закричал карлик, с достоинством демонстрируя всем своим видом, что он глава делегации. Попятившись, он все же сохранял полное самообладание. — Эй, эй, приятели! Что это у вас за вид такой?

Я рассмеялся! Неожиданный приступ смеха напал на матерчатую куклу! Мори, тряся длинными волосами, скрывающими все его тело, точно бамбуковая штора, тоже смеялся, широко раскрывая спрятанный, как у вьюна, под усами и бородой рот. До превращения мы с Мори частенько вот так от души хохотали…

Карлик в темно-коричневом пиджаке, поправляя толстыми пальчиками галстук и ничего не говоря, наблюдал, как мы смеемся, а потом вдруг сморщился и издал странный звук, будто чихнул. За этим последовал неудержимый, заливистый хохот! Мы были так потрясены, что утратили способность смеяться, а побагровевший от смеха карлик спрятался за спинами сидевших товарищей. Видно, что до него и самого дошла комичность собственных слов. Может быть, этот шут вовсе не так прост?!

Толстуха, оставаясь на месте, продолжала рыться пальцами в крепко прижатой к огромной, точно гора, груди посудине, время от времени что-то вылавливала там и отправляла в рот. Похоже, в банку концентрата она налила холодной воды из-под крана, лапша размякла, и теперь она поедала это месиво. Негодуя на нашу невежливость, своими выпученными, крокодильими глазами толстуха продолжала испепелять нас с Мори даже после того, как мы перестали смеяться. Остальные ряженые, хранившие гробовое молчание, делали вид, будто не замечают нас, хотя не заметить нас было невозможно.

Тут толстуха вытерла перепачканные пальцы о плечо, закрыла банку крышкой и спрятала ее за пазуху. Потом прокричала нам:

— Ну что ж, присаживайтесь, — и подбородком, перерезанным тремя или четырьмя складками, надменно указала место, где нам надлежало сесть!