Горан Петрович - Осада церкви Святого Спаса

Богдан день за днем проводил возле этого окна. Как только он ни пытался сделать его прозрачным! Ногтями отскребал плесень. Сетью вылавливал сумрак. Ему удалось населить окно веселыми звонкими голосами, вдохнуть в него свежий воздух. Он выпустил в него крапивника, соловья, зарянку и щегла. И даже одного лирохвоста, чтобы он своим щебетом разгонял сырость и гниль. А потом еще и голодного удода, который склевал невероятно размножившихся долгоносиков. Целыми часами Богдан осторожно потряхивал окно, словно это сито для мытья золота. И именно благодаря этим действиям реально появилась часть кроны каштана с новой молодой веткой в виде женского голоса, тянущегося в прекрасной неизвестной мелодии.

Потом дело пошло быстрее. У каштана появлялись все новые и новые ветки. Потом показалось еще одно дерево. Третье принесло с собой клочок неба. Потом он увидел дорожку, посыпанную белой речной галькой. Август. Клумбы с цветами. Траву. Потом голос, как нить, повел его к силуэту на скамейке. И вот однажды утром в полном великолепии возникла вся картина – сад и в саду тихо напевает девушка.

Сначала Богдан и Дивна разговаривали через окно. Потом он начал спускаться в сад. Повесть о дочери Джурджа Тановича, к которой годами никто не прикасался, оказалась совершенно полной, ничто из ее красоты не пострадало… Хотя уже началась осень, в окне по-прежнему стояло лето. Потом пошли дожди, задули зимние ветры, но в окне продолжали сиять горячие лучи августовского солнца…

– Повесть о вас я мог бы слушать целыми днями, – говорил Богдан, сидя рядом с Дивной.

И она, так долго остававшаяся в одиночестве, во всем шла ему навстречу. И вот ее история сгустилась настолько, что Богдан уже чувствовал ее руку в своей руке, ее дыхание на своей щеке, ее тепло, сливающееся с его собственным теплом, и, наконец, ее губы – совсем рядом со своими. После поцелуя они опустились в мягкую тень листьев каштана. Прикосновения ли Богдана были причиной или просто женская природа, но только жара, прикрывавшая все тело девушки, заскользила вверх, обнажая голени, колени, бедра, утопавшие в молодой траве. Тепло, облегавшее ее сверху, расстегнулось, и стали видны линия шеи, упругая грудь и мягкая поверхность живота.

– Под августовским теплом скрывается твоя собственная теплота, – шептал Богдан.

– Открой меня всю, целиком, – отвечала она.

Под ладонями влюбленных усиливалась дрожь, складки тела Дивны стали влажными, над верхней губой появились капельки пота. В Богдана вливалась какая-то новая сила, наполнявшая его мышцы ранее не известной ему сладкой болью. По всему саду разлетались вздохи, свидетельствующие о том, что влюбленные полностью отдаются друг другу. Долго скованные заточением, ветки каштанов расправлялись, стряхивали недозрелые плоды, иногда необузданно ударяли о край этой видимой через окно картины…

Один из вздохов, довольно громкий, вырвался столь неосмотрительно, что разбил оконное стекло в доме Тановича. Дивна и Богдан вздрогнули – в оконной раме они увидели старика с вороновым пером в руке и ухмылкой на нижней губе.

– Фон Нахт! – вскрикнула она.

– Бежим, – ужаснулся он.

Успев захватить всего небольшую часть повести, пара укрылась в квартире Богдана. И пока Дивна дрожала от страха в самом дальнем углу маленькой комнаты, Богдан закрывал окно, выходящее в далекий сад, наполненный августовской жарой. Картина за окном становилась все более мутной, ветви каштанов обламывались, словно на них налетел смерч, отражения листьев превращались в серую пену, повсюду лопались пузыри угроз взбешенного торговца временем:

– Куда?! Вы что, думаете от меня так просто сбежать?!

Теперь влюбленным приходилось жить прячась. Но, тем не менее, скрыться от Андреаса действительно оказалось невозможно. Рано или поздно он все равно где-нибудь возникал. Стоило молодому человеку и его девушке найти новое укрытие, и вскоре они видели, что старик стоит на улице и смотрит прямо на их окно. Стоило Дивне и Богдану спрятаться в каком-нибудь, на их взгляд, вполне безопасном месте, например в квартире самого обыкновенного дома, и они тут же замечали в противоположном окне человека с вороновым пером. Стоило им снова начать развивать свою повесть, как тут же возникал торговец временем, и они крадучись бежали из нее, успевая прихватить с собой все меньше и меньше слов. Не было никакого сомнения в том, что все картины, видимые из окна, были связаны друг с другом тайными ходами, по которым этот негодяй передвигался легко и быстро. Только в тех случаях, когда то или иное окно стояло строго параллельно отвесу, он появлялся с опозданием, но все равно появлялся, притом каждый раз все ближе и ближе.

И вот однажды, а было это на исходе зимнего дня, даже скорее ранней ночью, вдруг заухал сыч, и Андреас фон Нахт навалился на окно в квартире господина Исидора, давнишнего друга Богдана, который в это время как раз отправился куда-то за птицами. Торговец загородил им даже мысль о бегстве. Его трость подпирала бледный свет, а лицо пряталось в глубокой тени. Из-под тени доносился гнусавый голос:

– Верни мне мое!

– Ни за что! – ответил Богдан.

– Верни то, что присвоил, и я подарю тебе жизнь!

– Не отдам ни крошки! – ответил Богдан и сжал руку Дивны.

– Верни повесть, я дам тебе другую, еще лучше! В ней ты доживешь до глубокой старости, у тебя будет много серебра и жена-красавица!

– Мне и так хорошо!

– Ты пожалеешь! Еще как раскаешься, что вообще затеял все это! Я буду преследовать тебя всю жизнь! Я тебя в покое не оставлю! Ты, жалкий червь, даже не представляешь себе, против кого выступаешь! Я владею и более важными повестями! И более храбрые, чем вы, отдавали их мне! И не у таких, как вы, я без труда покупал все, что мне хотелось, за ломтик славы или несколько дней беззаботной жизни! – сыпал угрозами, одна страшнее другой, Андреас фон Нахт.

– Зря стараешься! – почти одновременно ответили Дивна и Богдан.

При этих словах торговец за окном гневно выдохнул воздух и весь как-то сжался. Лицо его искривилось, а потом исчезло.

Богдан опасливо поднялся со своего места посмотреть, куда подевался преследователь. Но за окном все было как обычно, словно ничего не произошло. Спешили по своим делам люди. Они были похожи на мелкий песок, взметенный мощным вихрем.

Даже монах Сава, позже архиепископ сербский, ведший общежительный образ жизни, всегда испытывал особую радость, когда обстоятельства позволяли ему пожить отшельником. Тихожитием этот христолюбивый монах обычно жил в своем скиту неподалеку от лавры Студеницы, ровно между вечной пропастью и неиссякаемой высотой, подвизаясь в мире и устремляясь к святости.