Владимир Шпаков - Возвращение из Мексики

На проходной, однако, ждет облом – охранник заявляет, что Александра Выдрина нет на работе. Как это нет?! А вот так, тут люди должны были все выходные сидеть безвылазно, когда снаряды летали над головами! Имеют они после такого ужаса право на отдых?! Вахтер был важный, подкручивал ус, но и я решил не сдаваться.

– Это все иллюзии, – говорю, – Иллюзорные конфликты, и ужас – иллюзорный.

– Как это понимать?! – выкатывает глаза охранник.

– Как царство лжи, – отвечаю, – Ложь лежит в основе всего, само описание этого мира есть ложь, понимаете?

– Понимаю, понимаю… – прищуривается охранник, – Ты сам-то где был? Ну, когда каша заварилась?

– В Караганде, – отвечаю, что, в принципе, недалеко от истины. К счастью, в проходную вбегает Выдрин с пакетами в руках и утаскивает меня наверх.

Все было правдой: Сашка с коллегами дежурили здесь в выходные (обычное дежурство), когда началась ужасающая стрельба из танковых орудий. Они не сразу поверили в происходящее, но потом… Выдрин тянет к окну, мол, вон тот дом пятиэтажный видишь? А дырку в крыше? Ну, как же, вон она, чернеет, еще и не заделывали! Так это, между прочим, снаряд: обычный перелет, и вот, едва не угробили кучу людей! А вон на той крыше снайпер прятался, по людям лупил то ли из карабина, то ли из охотничьего ружья. Что ты – по этому переулку было просто не пройти! Верка Калязина, моя подчиненная, сунулась было к дверям, а с крыши: бабах! Потом еще – бабах! Так она, бедная, до сих пор на работе не появляется!

– Кстати, жрать хочешь? А то я тут прикупил кое-что, начальник попросил. Помнишь Михалыча? Сейчас придет, кофе пить будем!

Худого и лысого Бориса Михайловича я вспоминаю сразу – в прошлый раз, когда пили кое-что покрепче кофе, я приставал к нему с просьбой дать прогноз погоды в Крыму (мы собирались туда с Лерой, но не поехали – муж не пустил). Теперь я молчу, а Борис Михайлович включается в дуэт: пожар в Белом доме… Выстрелы бронебойными… Нет, ну почему сразу не сдаться?! Ведь сила солому… А принципы? Какие еще, на фиг, принципы?! Это же абсолютно беспринципные политиканы, только кучу людей положили!

Они явно не могут отойти от события, которое придает их жизни смысл и величие, вытаскивает их за воротник в те области, где поворотные моменты Истории запечатлеваются на скрижалях, и есть шанс где-нибудь в уголке выбить петитом свое скромное имя. Борис Михайлович, к примеру, выбил – как начальник, он двинулся разбираться в обстановке, но был остановлен оцеплением и препровожден в кутузку. Офицер звонил в ГМЦ, потом в Госкомитет по метеорологии и лишь спустя три часа (когда сотрудники уже едва не поминки устроили), усталый, но довольный Борис Михайлович вернулся в объятья подчиненных.

– Они ведь собирались… – начальник смущенно улыбается, – Как бы это сказать… Ну, чуть ли не расстрелять меня! Представляете? Расстрелять, потому что считали: я выбежал ОТТУДА и пытаюсь просочиться через оцепление!

И что говорить? Понятно же, что информация предназначена для меня, и должно как-то реагировать.

– «Без осознания смерти, – цитирую я, – человек остается всего лишь обычным человеком. Когда ты в нетерпении – оглянись налево и спроси совета у своей смерти. Масса мелочной чепухи мигом отлетит прочь, если смерть подаст тебе знак, если краем глаза ты уловишь ее движение или просто почувствуешь, что твой попутчик – всегда рядом и все время внимательно за тобой наблюдает».

Борис Михайлович бросает недоуменный взгляд на Выдрина. Тот тушуется:

– Ну да, конечно… Слушай, а как на родине-то дела? Как город?

– В отношении экологии, – говорю, – у нас явные улучшения. Трубы не дымят, в речку отходы не спускают – просто красота! Но событий не густо – мы не Москва. А вообще – приезжай, сам все увидишь.

Сашка проводит рукой по горлу, мол, работы – завал, и зависает пауза. Ей-богу, мне стыдно того, что событие столь мало меня занимает, но что поделаешь? Вот и начальник вынужден покинуть кабинет; потом, наверное, вызовет Сашку и отчитает: зачем, мол, в рабочее время всяких охламонов принимаешь? Премии лишиться хочешь?! Сашка крутит ручки на приборах, на одном я замечаю светящуюся карту полушарий и неожиданно для себя спрашиваю:

– Слушай, а ты можешь узнать: какая сейчас погода в Мексике?

– А зачем тебе – в Мексике?

– Одна знакомая туда поехала, поэтому интересуюсь: не жарко ли ей там?

– Ну, если знакомая, то узнать можно…

Включив прибор, Сашка сообщает, мол, в Мехико – тридцать пять, на побережье чуть прохладнее, осадков не ожидается. После чего опять молчим, хотя меня так и подмывает пожаловаться, мол, в голове сквозняк, а в жизни бардак: от одной женщины сбежал, а та, к которой приехал, ведет себя странно. При этом в сумке у меня документы еще одной женщины, явно сумасшедшей, рванувшей туда, где в октябре тридцать пять выше нуля, и население, защищаясь от солнца, ходит в сомбреро. «Ну, даешь… – приятель покрутил бы у виска, – думаю, ты сам не лучше этой сумасшедшей!» «Да? Тогда я не буду у тебя спрашивать адрес Министерства юстиции. Я просто туда не пойду; и в посольство тоже не пойду. Потому что у воина нет ни чести, ни достоинства, ни семьи, ни имени, ни родины. Есть только жизнь, которую нужно прожить. В таких условиях единственное, что связывает его с ближними – это контролируемая глупость…

Я мог бы процитировать это Сашке, но вряд ли нашел бы понимание.

Москва гудит разговорами в транспорте, вспыхивает уличной полемикой и толпится у газетных стендов со свежими выпусками. Я тоже останавливаюсь, чтобы прочитать о БТРе, который обстрелял машину марки «Форд» – в итоге троих с тяжелыми ранениями доставили в Склифосовского. Что ж, еще повезло, во всяком случае, в сравнении с лейтенантом милиции, что стоял на балконе гостиницы «Украина» и по заданию начальства снимал операцию захвата БД на видеокамеру. Нашелся какой-то снайпер, «снял» оператора с балкона, и у кого-то в доме – гроб. «Сколько будет гробов?» – задавался вопросом один из коллег-журналистов и сам же отвечал: об этом, вероятно, мы никогда не узнаем. Зато мы знаем, например, о слесаре Войтенко, который мирно ехал на велосипеде мимо здания Останкино, потому что у него была вторая смена, а жил он на улице Цандера. Ехал, остановился посмотреть на толпу у телецентра, вдруг – шальной «трассер», и опять гроб! То есть, «попутчик» здесь погулял от души, захватил с собой в далекий путь не один десяток зевак и исполняющих воинский долг.

Я озираю крыши окрестных домов, и по спине пробегает холодок. Может, там действительно кто-то до сих пор прячется по чердакам и хладнокровно прицеливается сейчас в прохожих? Я спускаюсь к реке, вижу на ступенях мэрии людей с автоматами и топаю мимо. Зато в начале моста через Москву-реку – вполне мирная толпа самодеятельных фотографов, щелкающих затворами. Речь разноязыкая, жесты оживленные, кто-то даже цокает языком, мол, the best! Гут, «карашо», отшень, знаете ли, замечательный будет фото!