Владимир Шпаков - Песни китов

version="1.0" encoding="utf-8"?> prose_contemporary Владимир Михайлович Шпаков Песни китов

Владимир Михайлович Шпаков — прозаик, эссеист, критик, постоянный автор «ДН». Живет в Санкт-Петербурге. Последняя крупная публикация в нашем журнале — роман «Смешанный brak», «ДН». № 10–11, 2011.

Владимир Михайлович Шпаков — прозаик, критик, драматург. Родился в 1960 году, в городе Брянске. С 1977 года — питерский житель, где закончил Ленинградский электротехнический институт, после чего работал в оборонном НИИ, на гражданском и военном флоте, в малотиражной прессе и т. д. Продолжил образование в Литературном институте им. А. М. Горького (семинар А. И. Приставкина), который закончил в 1995 году. Первая публикация прозы состоялась в 1992 году, в журнале «Огонек». С тех пор автором опубликовано множество рассказов, повестей, романов, пьес, а также около трехсот критических статей и рецензий.

Больше всего автора ценят работники журналов «Дружба народов», «Октябрь», «Крещатик», «Знамя», «Урал», «Зинзивер». В прошлом были хорошие отношения с журналом «Нева», где автор, к слову сказать, проработал почти пять лет заведующим отделом прозы (2003–2007), но теперь эти отношения закончились. У автора вышло четыре книги прозы: «Клоун на велосипеде» (СПб, «Геликон-плюс», 1998), «Год петуха» (СПб, «Алетейя», 2006), «Игры на поле Ватерлоо» (СПб, «Геликон-плюс», 2010), «Счастливый Феликс» (Москва, «Астрель», 2010). Опубликованные в периодике рассказы, повести и романы в разные годы номинировались на премии Ивана Белкина, Юрия Казакова, Национальный бестселлер, Русский Букер. Член Союза писателей Санкт-Петербурга с 1996 года. Член Союза писателей XXI века. Лауреат литературной премии Н. В. Гоголя за 2010 год. В настоящее время — первый заместитель главного редактора журнала «Зинзивер». Живет в Санкт-Петербурге.

Ожидание затягивалось. Казалось, огромные серые двери никогда не разъедутся, а значит, зря лезли через забор, скрывались от мухобоев, падали в заводскую пыль, пробирались на карьер… Севке-то не жалко треников и старую футболку, а у Лорки на новом платье — грязные разводы, отчего ему делалось стыдно. Все могла бы искупить машина, если бы показалась из дверей цеха, только створки оставались неподвижными. «Ну, выезжай, я тебя прошу!» — взмолился Севка, видя: терпение подружки не бесконечно.

— Сколько можно ждать?!

Когда Лорка намерилась сбежать, Севка придержал ее за руку.

— Еще подождем, а? У них по пятницам испытания, я помню! И папаша так говорил, он в этот день всегда на работе задерживается…

Неожиданно створки дрогнули, и между ними образовалось черное зияние. Сердце замерло, а зияние увеличивалось, открывая темное нутро цеха, и вот, наконец, раздался рык могучего зверя, который вскоре покажется наружу и поначалу замрет на открытом пространстве. Он будет принюхиваться, вертя локатором и поворачивая башенку со спаренным пулеметом; потом рык усилится, и зверь, переваливаясь по белым барханам, двинется в сторону карьера.

— Я же говорил?! — торжествующе воскликнул Севка. И, вскочив, взялся быстро стягивать одежду.

В одних плавках он бежал по белому песку, слегка проваливаясь и, как всегда, удивляясь: откуда такой цвет? На реке песок был желтым, на стройках вообще коричневые кучи лежали, а рукотворное озерцо на окраине завода окружал ослепительно белый, не иначе, завезенный откуда-то мелкий песок. Хотя больше волновал устремленный в спину взгляд. Он буквально чувствовал легкое жжение между лопаток, оно подталкивало, ускоряло его движение наперерез ползущей через барханы машине. Иногда Севка пригибался, чтобы остаться незамеченным, или вообще падал животом на горячий песок. Он знал, что перехитрит бронированного зверя (не впервой), но дразнить его — себе дороже. Зверь может остановиться, из его нутра вылезут обозленные мужики, позовут охрану…

Добравшись до карьера, Севка выждал, пока железное чудище заползет в воду, вприпрыжку преодолел прибрежную полосу и тоже бултыхнулся в озерцо. Он долго плыл под водой, раскрыв глаза и пялясь в мутноватую воду. Когда же вынырнул и с шумом всосал воздух, до защитного цвета брони было рукой подать.

Севка подгреб сзади, уцепился за скобу и лишь потом оглянулся, отыскав глазами ложбину между травянистыми холмами — там находился схрон. Лоркина голова не просматривалась среди травы, но Севка-то был оттуда виден, он это знал. И их совместное с машиной движение по кругу было видно, а значит, не зря падали в пыль. Какое платье, когда он приручил стального зверя, тяжелого, бронированного и при этом плавающего, как моторная лодка! Зверь тихо урчал, где-то под водой месил воду зарешеченный винт, и Севка отдавался мерному движению, подчиняясь воле стального существа…

Вскоре проснулось недовольство: что тут особенного — таскаться за машиной? Так и дурак сумеет, ему же надо выдать нечто особенное, иначе вряд ли оценят лихость. Он никогда не взбирался на броню — наверняка обнаружили бы испытатели, а тогда пиши пропало. Мухобои здесь — натуральные фашисты, если отдадут им на растерзание, мало не покажется!

И все-таки Севка начал перебирать руками, цепляясь за скобы, чтобы вскоре выползти наверх. Он распластался на броне, чувствуя под собой горячий металл — еще горячее песка, по которому бежал недавно. После прохладной воды тепло было приятным, а еще убаюкивающий звук мотора… Машина утюжила озерцо, поворачивала влево, вправо, а прилипший Севка был безбилетным пассажиром, которому выпало невероятное счастье. Подумаешь, «Москвич», «Жигули» или даже мотоцикл «Ява»! На них любой может прокатиться, а вот на машине, которая и по суше, и по воде, катается только Севка! А главное, за ним сейчас наблюдают, возможно, даже сравнивают с Женькой Мятлиным. И думают: а вот Женьке такое слабо!

Изменившийся звук мотора пробудил беспокойство. Обычный человек ничего бы не уловил, но Севка нутром почуял сбой, едва намечавшийся, проявленный в рваном ритме движка. Под броней билось сердце, и с этим сердцем явно что-то происходило; а если так, и легкие перестанут работать, и печень с селезенкой. То было знакомое чувство, позволявшее без труда ремонтировать мопеды, мотоциклы и прочую немудрящую технику, разъезжавшую по двору или тикающую на запястье. Часы тоже были живыми существами, и когда существо умирало, хозяин вместо мастерской тащил его к Севке, который запросто реанимировал «покойника», получая за это полкило халвы или сетку груш. Позволь ему, он бы и движок отремонтировал; да кто позволит? По шеям надают за его геройство или в детскую комнату милиции отведут!