Роберт Менассе - Изгнание из ада

— Нет! Я тогда усвоил, что такое колечко от пивной банки, и тренировался в открывании банок! Колечки-открывалки, которые нужно было сдернуть, теперь их уже нет. И тогдашний инцидент уже ни с кем не повторится!

— Гм, как это понимать — исторически пессимистично или оптимистично?

На пристани Хильдегунда дала таксисту новые указания: ему не нужно опять сворачивать направо, на Ринг, нужно свернуть налево, к Пратеру, и дальше, к Иезуитскому лугу.

— Хорошая мысль, — одобрил Виктор. Он думал о тех слишком редких днях, когда воспитанники в сопровождении воспитателя ходили на Иезуитский луг, расположенный в десяти минутах ходьбы от интерната, и играли там в футбол. Запахи травы, земли, цветов и листьев, пота детей, которые могли наконец подвигаться. Покорность, когда дети усердно восхищались воспитателем, который, ведя мяч, делал подсечку, безошибочно действовавшую против двенадцатилетних, или бил по воротам так, что и четырнадцатилетний нипочем бы не взял мяч, — эта покорность уже граничила с жизнерадостностью, ведь при этом, а не только когда их били они ощущали собственное тело. Деревья вокруг, до того старые, что, запечатленные кистью Фердинанда Вальдмюллера [33] Вальдмюллер Фердинанд Георг (1793–1865) — австрийский художник, представитель бидермейера и романтизма. , украшали венские гостиные и салоны эпохи бидермейера, — а как раз об этой эпохе Виктор по причине уроков краеведения больше всего мечтал. Запечатленное Вальдмюллером дерево в Пратере до сих пор выглядело точно так же, как на репродукции в учебнике. Будто сто лет истории решили замереть на следующие века, ибо достигли совершенства. Нет ли здесь хотя бы одного нового побега? Если да, то он оставался незрим для мальчика, который приходил из интерната на Иезуитский луг и смотрел на это дерево, знакомое по картинке в учебнике, нарисованной сто с лишним лет назад. Иезуитский луг: с ним связан и первый опыт глубоких философских дискуссий — скажем, когда обсуждали, засчитывать ли слишком высокий удар по воротам как гол, как удар выше ворот или мимо ворот. Глубокомысленные споры, на основе диалектического соотношения конкретного и абстрактного, сиречь начатки философии, если учесть следующие две предпосылки: каждый наизусть знал размеры настоящих футбольных ворот (ночью разбуди — и то с ходу отбарабанит), а вместе с тем ворота, по которым ученики били на этой лужайке, были всего-навсего помечены скомканными свитерами, брошенными на землю…

Иезуитский луг: это была жизнь, исключение из гробового интернатского существования.

— Так, — сказала Хильдегунда, — теперь, пожалуйста, по Рустеншахералле, да, еще немного, еще, стоп! Остановитесь на минуточку!

— Что это значит? Хочешь кого-то навестить? — Виктор.

— Да. Раз уж мы оказались в этих краях.

— Так он наверняка спит крепким сном!

— Наверняка! — Хильдегунда выпорхнула из такси.

— Подожди!

— Сумасбродка! — буркнул таксист.

— Ждите здесь, будьте добры, — сказал Виктор и тоже вылез из машины. — Мария! Куда ты? Может, мне пойти с тобой? Или… Эй, погоди! — Виктор увидел, как она остановилась возле дерева, посмотрела на себя сверху вниз, прижав руки к животу, Виктору показалось, она собирается пописать на дерево, стоя, по-мужски, — трансвестит, Господи, быть такого не может, подумал он, это немыслимо… Он хотел броситься к ней, но стоял как вкопанный. Никогда больше не стану пить, думал он, выйдя из ступора и медленно направляясь к ней с бутылкой красного вина в руке.

Карета ждала. Она отвезет его в Лиссабон. Мане прощался с иезуитами. Он не знал, как это вышло. Не знал, что по решению Священного трибунала его родителей приговорили к костру, что вместе с девяноста восемью другими «новообращенными» они уже стояли перед кострами и выслушали свой приговор. Не знал, что евреи в Венеции, Генуе и Амстердаме, в Константинополе и Александрии регулярно собирали деньги, чтобы выкупить своих братьев и сестер, спасти от костров аутодафе. Огромная сделка испанской короны: отнять у людей все их состояние да еще и заработать золотишка, сохранив им жизнь. Что за жизнь? Все, кто благодаря беспредельной доброте его величества и благодаря золоту, каким международные коммерсанты наполняй испанскую казну, получил помилование прямо перед кострами, были так же мертвы, как сожженные, больше того, они завидовали умершим, завидовали их умиротворению на небесах, ведь сами-то не имели ни дома, ни имущества, а зарабатывать на жизнь им было запрещено. За пределами дома они обязаны всегда носить желтые рясы, sacos benditos, одежду покаяния и кары, зная, что всем категорически воспрещается вступать с ними в разговор, а тем паче к ним прикасаться. Одновременно им было запрещено покидать страну… страну? Родной округ! Эти люди были мертвы, хотя за их жизнь по всему миру собрали тонны золота и выплатили испанской короне. Сожжение стало бы лишь тавтологическим актом, смердящим до небес.

Из сорока шести мужчин и пятидесяти четырех женщин, услышавших перед эшафотом инквизиции приговор «виновен в жидовстве», четверо мужчин и четыре женщины были удавлены гарротой, а затем сожжены на костре. Остальным даровали жизнь. Вот по какой причине родители Мане и находились теперь в Лиссабоне, выкупленные, но не свободные. Живые, но мертвые. Им запрещалось покидать город Лиссабон и его окрестности. И вменялось в обязанность оплатить судебные издержки (3018 мильрейсов), иными словами экспроприацию, ведь конфискованное состояние, включая дом, склад, движимое имущество и т. д., оценили в 5018 мильрейсов, из коих 2000 мильрейсов Священный трибунал удержал в качестве залога, который перейдет к нему, если в десятилетний период они покинут окрестности Лиссабона. Далее, их приговорили к ношению sacos benditos и к регулярному посещению святой мессы по воскресеньям, причем прежде они должны являться к священнику, дабы засвидетельствовать свое присутствие. Наконец, в назначенные дни им надлежало посещать seminario geral, школу католического вероучения, и регулярно сдавать экзамены.

Спустя шесть месяцев Гашпар Родригиш подал прошение о возврате ему права родительской опеки над собственными детьми. Прошение подписал отец Антониу, священник церкви Санта-Маринья, с примечанием: «Учитывая многократно сломанные и теперь неподвижные пальцы на правой руке сеньора Гашпара, последствие третьего допроса с пристрастием». Отец Антониу подтвердил также, что Гашпар Родригиш и Антония Соэйра регулярно ходят к исповеди, каждое воскресенье принимают святое причастие, в церкви и за ее стенами носят sacos benditos и по всем вопросам католических догматов демонстрируют отличные знания. Прошение удовлетворили. Затем Гашпар Родригиш от своего имени и от имени жены обратился к инквизиции с ходатайством освободить их на три недели от посещения seminario и святой мессы, дабы они могли в королевской больнице насладиться привилегией лечения различных немощей, каковые все были «последствиями допросов с пристрастием» во время тюремного заключения. Отец Антониу и doutor Алвару Фрейташ подтвердили, что просители выказали наилучшие намерения принести пользу приходу, «коль скоро лечение споспешествует приведению их в должное состояние». Ходатайство, к коему были приложены 800 мильрейсов, было удовлетворено.