Сергей Каледин - Тахана мерказит

У самого шоссе высокий дед в белом балахоне с белой обжатой обручем тряпицей на голове пас овец. Дед–пастух постоял, потом сел на бугорок, развернул газету. Что твой Иисус Христос. Поднял голову — и этот в очках! как сговорились! — проводил взглядом автобус и снова уткнулся в газету. Тут к шалашу их цыганскому подкатил желтый автобус, из него россыпью прыснула пацанва с яркими ранцами за плечами, как у Мири…

Да–а… виллочка оказалась, как на картинке. Маленькая, одноэтажная, ощекатуренная розовой шершавой шубой.

По приметам, понятным только ему, опытному строителю, Петр Иванович, еще не заходя во двор, определил, что дом в идеальном порядке, ловить здесь нечего. Взять хотя бы оградку. Кованая, из крученого квадрата. А цоколь! Без единой выбоинки, раковины. А черепичины на крыше: глянцевые, прямо пряники тульские глазированные…

Рядом с домом голубой бассейн в форме кляксы, вокруг него — гаревая площадочка, красные цветки по периметру, качалка под голубым навесом. Столик круглый пластмассовый, креслица… Тут не заработок ему, тут санатория!.. И прекрасно это Ирина Васильевна знала. Отправила она его, выходит, погулять в Израиль на свой кошт. Мир в семье закрепить. Сделать его вечным своим должником и в себя влюбить навсегда. Ох, хитрая баба! А он и не против. Он согласен.

Пашка открыл калитку, вошли за ограду. Под каждым кустом по выжженной каменистой земле змеились мокрые шланги, из которых сочилась вода. Петр Иванович уже знал, что это не простая вода, а витаминизированная, управляемая компьютером чуть ли не по всему Израилю, Знал, но уразуметь эту фантастику не мог.

Из соседней дачи с тряпкой в руках вылезла тетка. Без парика – растрепанная, нормальная. Пашка покричал ей, тетка улыбнулась, смахнула упадшую на лицо седую прядь, помахала рукой…

— Они нам в бассейн воды сделали, — перевел Пашка. — Можно плавать.

Вошли в дом; Пашка отпер двухстворчатую дверь, на которой вместо ручки была приделана бронзовая морда с кольцом в зубах, включил свет в передней. Потом — в салоне. Раздраил окна. Одно — огромное — выходило на Тивериадское озеро. По озеру порхали разноцветные бабочки — молодняк резвился на серфингах. Барышня без лифчика неслась вдоль берега на водных лыжах. Все, как у нас на Икшинском водохранилище. Только кроме лифчика, ну в смысле, с лифчиком. Картинка была так хороша, что даже сожженный катер, пришедший на память, ее не испортил.

Между ног белого рояля в корзине на искусственных яйцах сидела искусственная утка. На единственной без окон стене висел портрет Ирины Васильевны — молодой еще в полный рост. А напротив, в проеме между окон, — детская картинка в скромной рамочке: кривобокий гусь тащит мужика носатого с книгой под мышкой по желтому небу. Ущемил его клювом за ворот пиджака и прет по небесам. Машкина, скорей всего, работа. Такие точно рисовала она, когда шел дождь и нечем было заняться.

Рядом с музыкальным агрегатом — полочка, на полочке пластинки. Петр Иванович вытянул одну. Мерцалова. Все пластинки с Мерцаловой. Ишь ты, как ее еврей любит.

Тараканов он не обнаружил нигде. Почему–то именно они более всего беспокоили Петра Ивановича. Не мог он сопоставить вальяжную, белую, в драгоценностях Ирину Васильевну и здоровую усатую пакость, которая вдобавок еще и летает.

Пашка уже разделся и, тряся жирами, искал плавки. Плавки он, как выяснилось, забыл, а потому затрусил в бассейн в белых растянутых трусах.

— Слышь, Павел! — крикнул Петр Иванович. У вас в религии жертвоприношения есть?

— Раньше были. Авраам сына своего хотел принести…

— Принес?

— Бог передумал, сказал: не надо сына.

— Ясно. Я вот что подумал: может, Наум ей как приношение дом отписал?

Пашка согнулся на краю бассейна, намереваясь нырнуть, солдатский жетон на цепуре, раскачиваясь, хлопал его по сиське.

— Ох, Пашка, ты и жирен! К Рождеству колоть будем.

— Я пойду скоро жир срезать.

— Ты что! Я пошутил! Сойдет со временем, рассосется.

— Он ее любит! — крикнул Пашка, — Он скоро умрет! — и нырнул в бассейн. Вынырнул. — Она будет сюда приезжать! И ты будешь сюда приезжать! Васин, принеси, пожалуйста, покушать.

Петр Иванович взял из холодильника ледяную биру для себя, Пашке воду коричневую, паштетик открыл индюшиный, сухарики достал, стружку эту ихнюю – чипсы, маслинку подцепил к пивку. Благодать!..

И пошел купаться.

Он долго сидел на дне бассейна, задержав дыхание сколько мог – охолождался. Когда воздух кончился, вынырнул, поплавал, снова нырнул. А когда вынырнул окончательно и открыл глаза, увидел, что от дома к бассейну мелкими шажками, опираясь на палочку, медленно движется крохотный старикан — ну, прямо, гном из машкиной сказки…

— Приветствую! — сказал Петр Иванович и полез на берег.

— Купайтесь, купайтесь на здоровье! — Наум Аронович замахал на него палкой, загоняя обратно в воду. — Мы никуда не спешим…

Но Петр Иванович вылез–таки и, слегка стряхнувшись направился к старичку здороваться. Тот протянул руку.

— С приездом вас, Петр Иванович! Рад познакомится. Вы уж извините, что так сразу: у Ирочки все в порядке?

— Нормально, Наум Аронович.

— Ну, и слава Богу. Присаживайтесь…

Они сидели с Наумом Ароновичем на краю голубого бассейна, отделанного мрамором, и вели неспешную беседу — два солидных, умудренных жизнью человека. Пашка все еще бултыхался в бассейне. Наум Аронович уселся под грибком от солнца в удобном пластмассовом белом креслице, Петр Иванович расположился рядом, только не под грибком, а на солнышке. На столике перед ними стояли пиво, орешки, еще какая–то дребедень. Как в кино. Благодать!..

— …Ну, какой я ей был муж, Петр Иванович, посудите сами?.. — продолжал Наум Аронович свой рассказ об ихней Ириной Васильевной молодости. Хороший старикан, это Петр Иванович сразу усек. А что разоткровенничался так сразу с незнакомым человеком, тоже понятно — из Москвы человек, от Ирочки, с кем еще поделиться? Не с этими же, как их… хасидами. Да и осталось уж ему, видно, недолго…

— Я Ирочку–то практически и не видел: днем на работе, по ночам все сижу печатаю. Почерк у меня ужасный, машинистки не разбирали, приходилось самому, — пояснил Наум Аронович. — Допечатался до того, что пальцы стер до крови. Ходили с Ирочкой в «Галантерею», наперсток покупали. В наперстке и печатал. Какая ж это семейная жизнь?.. — Старик вздохнул. — А потом она на гастроли уезжать стала…

Помолчали.

— А как у Ирочки с ногами? Когда сюда приезжала, я, заметил, бинтует?

— Бинтует, — подтвердил Петр Иванович. — На концертах стоять тяжело… Но не смертельно.

— Это у нее давно, еще после родов… А Наташенька, я слышал, второго ребенка ждет?.. Я еще и первого–то не видел, Машеньку… Как она?