Игорь Всеволожский - Ночные туманы

— А если я откажусь?

— В вашем положении — это риск.

— Ну, а после? После того как я отлежу у вас дватри месяца, отставка? Не отводите, полковник, глаза.

— Вы сами сказали, товарищ адмирал, то, что я мог бы сказать вам…

— Спасибо. Люблю морской разговор. Приготовьте вашу одиночную камеру. Я приду послезавтра с утра. Не беспокойтесь, мое слово твердо.

Сергей Иванович оглядел белые стены:

— Мне, очевидно, долго придется их видеть…

Вот и все.

Сергей Иванович шел берегом, вдоль госпитальной стены, и весь город лежал перед ним на том берегу Южной бухты. И он видел Морской завод, на котором начинал свою жизнь вместе с Севой и Васо. Он видел корабли, населявшие Южную бухту, стоявшие у причалов, и Графскую пристань, к которой бежали быстрые катерки и важные крейсеры, вросшие в воду в Северной бухте… Как стремительно летят годы, не успеешь и оглянуться. Вчера ты тут бегал юным парнишкой, пытаясь устроиться на колесные тральщики, а сегодня пора уходить на покой…

На покой? А хочется ли покоя?

Тучков спустился каменным трапом к пристани морского трамвая. Катерок покачивался, поджидая пассажиров. Легонько взвизгнув, привычно двинулся в путь.

Мордастая старуха с живой курицей в сумке внимательно рассматривала Сергея Ивановича. Может быть, это она была одной из девчушек, прибегавших на их комсомольские собрания в мастерские? Может быть, и она когда-то расклеивала на стенах листовки? Он встретился с ней взглядом — глаза у старухи были мутные и сердитые. Два молодых матроса спорили о кибернетике. Хорошенькая девчушка в матросском бушлатике держала в ладошке зеркальце и поправляла умопомрачительную прическу.

Графская пристань двигалась навстречу. Рядом с ней был причал для морских трамваев.

Надо пойти доложить начальству о том, что он выбывает из строя.

Сегодня — самый тяжелый день в его жизни.

Что ж. Когда-нибудь он же должен был наступить?

— Принимай, Филатыч, хозяйство. По приказу командующего, — удивил Сергей Иванович начальника штаба.

— Шутишь, Сергей Иванович?

— Такими вещами не шутят. Ложусь послезавтра в госпиталь.

— Надолго?

— Надолго. А потом откроют настежь ворота — шагай, Тучков Сергей Иванович, в отставку. Хватит: послужил и навоевался.

— Не верю.

— А я тебе когда-нибудь врал?

— Такого за тобой не замечено.

— Ну, то-то. Грустно, Филатыч, и тяжело, а ничего не поделаешь. Механизм поломался.

— Да, как же это, Сергей Иванович? Не утрясается у меня в голове. Служили-служили вместе — и вот…

— Всегда всему приходит конец. Ты-то еще послужишь — крепок, здоров! За тебя я спокоен. И потом — ведь не помираю же я, всегда буду под боком. Да, кстати.

Сынишка служить придет — заканчивает училище. Думаю, не подведет ни меня, ни тебя.

Бывает, что дни пролетают — не успеешь и оглянуться.

А случаются дни длиной в целый год. Такими длинными были два последних дня перед госпиталем.

Сергей Иванович обходил один за другим катера — это не было официальным прощанием, и перед ним не выстраивались команды в прощальном строю. Никакого решения об его отставке не вынесено, он просто уходит на лечение в госпиталь. Но мысленно он прощался с каждым из выращенных им командиров. Каждому из них он отдал частичку души своей, передал знания и опыт старого моряка. И эти славные Вешкин, Аристов, Строганов, комдив Забегалов. (Сергей Иванович не сомневался, что Забегалов станет когда-нибудь командовать соединением, этот человек, получивший с ранних лет флотскую, нахимовскую закалку, прошедший хорошую школу на флоте.)

Всех их, прямодушных и честных, он любит, как родных сыновей.

Он смотрел на матросов, интеллигентных юношей в флотской форме, и он знал, какой сложной техникой каждый из них заведует, знал, какой трогательной и крепкой любовью они любят флот и службу морскую. Конечно, кое-кто из них останется на сверхсрочную и будет проситься в училище. Теперь не он, а Филатыч увидит их офицерами.

Сергей Иванович заходил в кубрики и в кают-компании, побывал в боевых рубках, на мостиках и в моторных отсеках, никого не удивляя своим приходом. К его посещениям привыкли и никогда не считали их внезапной инспекцией.

К концу дня он устал, но не вызвал машину. Он остановился у катера, стоявшего на скале в сумерках, катера Гущина. На нем и он, Сергей Тучков, воевал когда-то и плавал… Теперь и он, как этот катер, остается навечно на берегу.

И вдруг, уже подходя к проходной, он вспомнил, что сегодня в клубе самодеятельный концерт. Ему захотелось побыть с молодежью. Клуб был полон, и занавес таинственно колыхался. Сергею Ивановичу подумалось, что он так и не отвоевал новый клуб, не построил его, а этот тесен.

Вечер уже начался. Пожилой мичман читал рассказ Соболева «Держись, старшина!». Девушка (ну конечно же, это Люся Антропова, когда-то рыдавшая у него в кабинете: «Да прикажите вы ему, черту проклятому, от меня не шарахаться!»), стройная и хорошенькая, лихо танцевала матросский танец. Вышел матрос-скрипач. Жена старшего лейтенанта Дементьева, Вероника, пела алябьевского «Соловья». Играл на гитаре Строганов, на пианино Вешкин. Выступали баянисты, танцоры, фокусники и акробаты. Вышел на сцену рослый красавец старшина Пересветов, он исполнил арию Риголетто, а потом запел песню, кем-то сочиненную во время войны:

Певец был щедро награжден аплодисментами, но, аплодируя, все повернули лица к Сергею Ивановичу, выражая ему свое уважение и любовь.

«Морскую застольную» певцу пришлось повторить.

Дома Сергей Иванович застал сына.

— Ну как, герой? — расцеловал он его.

— Сдаю последние экзамены, выхожу из училища и поступаю в распоряжение контр-адмирала Тучкова.

— В море? Боюсь, что…

— И если адмирал разрешит, то женюсь, — не дал договорить ему Сева, на Аннушке.

И сказал он «на Аннушке» с такой радостью и с таким блеском в глазах, что Сергей Иванович понял: да, уж видно, Севе без Аннушки не прожить.

— Люблю! — словно читая мысли отца, сказал Сева.

И лицо его все засветилось. — Люблю, наверное, не меньше, чем ты любишь маму. Да ее и нельзя не любить. Ты же знаешь Аннушку! Она хорошая, добрая, верная боевая подруга. Разрешаешь, отец?

— Разрешаю, сынок.

— Так не выпить ли нам по этому случаю шампанского?

— А что ж? Можно и выпить. («Там ведь пить не дадут, — подумал он, будут пичкать микстурами».)

Сева позвал мать, и они выпили втроем за счастье молодых. И Сева допил бутылку до дна, хотя и без вина он был пьян от счастья и радости. Он знал, что, окончив с отличием училище, он имеет право на выбор и выберет ракетные катера!