Леонид Бежин - Чары. Избранная проза

Все случившееся с Ваней ужасно подействовало на меня, и я чувствовал себя скверно после того, как с ним расстался, так ничего и не добившись. Да, мы вместе мечтали уехать, но я никогда не думал, что из-за этой мечты можно так одичать, опуститься, дойти до самого жалкого состояния. Мне стало страшно, что я могу уподобиться Ване, и я сказал себе: нет, не хочу. Не хочу я никуда уезжать, раз за это требуется такая плата.

Сказал — и бросился в омут.

Из-за какой-то мелочи я поссорился с матерью, убежал из дома, хлопнув дверью, разыскал Таню в ее поселке, и мы провели вместе три дня. Ее мать уехала куда-то на похороны, Таня взяла отпуск, и мы затворничали, занесенные снегом по самую крышу. Да, это были такие дни, что я тоже впал в блаженную истому и мне хотелось закрыть глаза и засмеяться счастливым смехом…

Когда же я вернулся, земля подо мной разверзлась. Весть о моем безумии облетела всех московских родственников, весь наш многочисленный клан. На меня, как желуди в дубовой роще, посыпались советы и предостережения от всяких тетушек и дядюшек: Клары Самсоновны, Сусанны Рудольфовны, Бенедикта Лазаревича, Гелия Вольфрамовича, Молибдена Евсеевича. Меня урезонивали. Меня старались образумить.

Меня спасали.

По мнению нашего клана, мне грозила самая страшная опасность — жениться и креститься. «Если что и произошло, ты ничуть не обязан…» — внушала мать и подставляла к моему уху телефонную трубку, в которой тоже слышалось, что я не обязан. «Все молодые люди когда-нибудь…» — ворковала Клара Самсоновна. «Это естественный ход вещей…» — с придушенной хрипотцой вторил ей Бенедикт Лазаревич.

В завершение телефонной атаки на меня мать набрала аварийный номер, иначе говоря, позвонила отцу, с которым советовалась лишь в самых экстренных случаях и просила денег, если больше не у кого было взять. «Твой ребенок висит над пропастью, ты должен вмешаться хотя бы потому, что сам подал ему пример… Сам! Сам! Сам!» — слышал я возгласы, стоны и ахи из-за стены.

Я был срочно вызван к отцу. Сначала он встретил меня в скверике у трамвайной остановки, мы расчистили от снега скамейку, сели, вздохнули, и я как на духу все ему выложил…

Дома его вторая жена Маруся — свой человек, умница, все понимает — накрыла на стол, накормила нас ужином, а потом я стал возиться с их пятилетним Егоркой, рыжим, веснушчатым, лопоухим, с дыркой вместо переднего зуба. Егорка вывалил на ковер все свои игрушки, явно ожидая от меня того восторга и вожделения, которое сам испытывал, когда их ему дарили, и теперь из ревности ко мне надеялся испытать снова…

Немного погодя, Маруся с отцом позвали меня в соседнюю комнату.

— Бедненький ты наш, ну живите с ней здесь! — сказала свой человек Маруся, кладя мне на плечо полуголую, испачканную мукой руку.

— Как?! — опешил я. — Вам же самим тесно! Вы даже новую мебель у знакомых держите, поскольку вам ставить ее некуда!

— Ерунда, брат, поместимся. — Маруся вторую руку положила на плечо отцу, ласковым подзатыльником побуждая его высказать свое мнение.

— Да, Борис, если все это у вас серьезно, имей в виду такую возможность… Вы же не мебель, чтобы держать вас, где попало!

— Но ведь ты, же знаешь, наше семейство… возникают вопросы… — Я выдержал паузу, выражавшую надежду на то, что отец лучше меня понимает, какие именно вопросы возникают в подобных ситуациях. — К тому же я имею в виду и другую возможность… — Я понизил голос в расчете, что отец поймет меня с полуслова, но он все же спросил:

— Какую?

— Уехать, если выпустят… на историческую…

— Ах, вот ты о чем! Ну, что же… святое дело, как говорится. Хотя я лично для себя все вопросы такого рода решил, и моя родина здесь. — Отец посмотрел на Марусю так, будто без этого взгляда его слова теряли часть своей убедительности. — А если у тебя возникают подобные вопросы, то тебе надо навестить бабушку Розу. Она, правда, мне крест на шею не вешала, но когда-то очень помогла. Поезжайте-ка к ней вместе… вместе с Таней.

— Хорошо, — пообещал я.

И мы поехали.

— Здравствуйте, мои птенчики! Мои голубочки! Шолом!

Встретив нас этим возгласом, бабушка Роза, приодетая, причесанная, надушенная, грузная и тучная, вся просияла от радости, затряслась и заколыхалась под коконом платья, украшенного бантами и рюшами, и на нем стал волнами вздыматься креп с лиловыми мушками.

— Познакомься, это Таня, — сказал я, и она замерла, как замирают в тех случаях, когда не сразу находят слова, чтобы выразить внезапно нахлынувшую благодарность тем, кто осчастливил их своим визитом.

— Очень, очень приятно, — произнесла она, оглядывая гостью осоловелыми от умиления глазами. — Первый раз вижу моего внука с девушкой — дожила до такого счастья! Раньше-то он всегда с молодыми людьми, друзьями своими являлся, особенно часто с Ванечкой, который так чудно играет на скрипке Мендельсона, хотя я не поклонница его собственных сочинений… А теперь он привел вас, моя душенька! Наконец-то! Я так рада!

— Я тоже очень рада, — сказала Таня и посмотрела на меня с просьбой о поддержке, которая могла заключаться в том, чтобы я добавил несколько слов, свидетельствующих об искренности ее признания.

— Да, Таня давно хотела с тобой познакомиться…

— Вот! Это вам!

Она протянула бабушке Розе подарок — скамеечку для ног, изготовленную Гаврилычем и Федотычем по специальному заказу.

— О какое чудо! — воскликнула бабушка и вновь замерла под влиянием внезапно нахлынувших чувств, которым не удавалось облечься в слова.

— Вам нравится?

— Очень, очень!

— А это подушечка для головы. — Таня протянула бабушке еще один подарок и обернулась ко мне, словно я был участником его выбора. — А это мягкие подлокотники для рук…

— Подушечка! — в умилении всплакнула бабушка. — Подлокотники!

Стол был накрыт, и мы почувствовали себя людьми. Да, людьми, которым оказывают любезность и гостеприимство — наливают чай, накладывают в розетку абрикосовое варенье, угощают шоколадными конфетами и миндальными пирожными.

Выставила бабушка и бутылку мадеры, припасенную по такому случаю.

— Ну, за пропавшие десять колен, — сказала она, поднимая наполненную до краев рюмку и глядя на Таню с лукавством экзаменатора, скрывающего свое намерение устроить собеседнику невинный экзамен. — Как вы полагаете, найдутся?

— Найдутся. Как пропали, так и найдутся, — ответила Таня с уверенностью, показывающей, что знакомство со мной ее многому научило.

Разговор продолжился, и Таня, к моему изумлению, без запинки отвечала на каверзные вопросы, в которых сам я путался и плавал. Очевидно, в ее окружении нашелся некто, более просвещенный и осведомленный, чем я (поселочек есть поселочек!). Особенно удивило меня то, как Таня, сдержанно и деликатно намазывая на хлеб красную икру, поддевая лезвием ножа, упавшие икринки и угадывая очередной проверочный вопрос, сказала: