Пэн Буйокас - Человек, который хотел выпить море

В аптеке, ожидая, когда фармацевт выполнит заказ, Лукас решил, что проведет ночь в гостинице, где некому будет слушать, как он разговаривает во сне. Но что он скажет жене? Особенно после того, как она слышала, как он бормочет женское имя? Терзания его были мучительны, и все же он решил повременить еще дня два. В будущий понедельник – как всегда в первый понедельник каждого месяца – он играл в покер с друзьями. В эти ночи Иоланда никогда не дожидалась его возвращения.

Лукас любил покер и принял бы любое приглашение, которое могло помочь ему забыться на несколько часов. Но в понедельник он отказался от игры, чувствуя себя слишком усталым и слабым от недосыпания и будучи совсем не в настроении вести праздные разговоры. Но из ресторана он ушел довольно рано, как делал всегда накануне игры, а остаток дня провел в кафе, где выпил три бокала вина, чтобы заглушить внутреннее беспокойство. Когда он вернулся наконец домой, твердо убежденный, что не узнает больше радости, пока не найдет Зефиру и не помирится с ней, то увидел, что свет во всем доме потушен, кроме лампочки над воротами гаража.

Ночь была холодная, воздух морозный, небо ясное. Ветер сильно раскачивал верхушки деревьев. В окнах хасидской библиотеки, помещавшейся в доме напротив, видны были черные силуэты людей, склонившихся над священными книгами. Лукас тоже помолился – чтобы снова вернулась к нему способность радоваться, и он смог любить и баловать будущего внука, как любила и баловала его самого бабушка. Он поставил машину в гараж, оставив свет над входом включенным. Если Иоланда вдруг проснется, не стоит ей знать, что он дома. Если завтра она встанет прежде него, он скажет, что устал так, что не смог добраться до постели.

Довольный своей предусмотрительностью, он поудобнее устроился на сиденье, застегнул пальто, чтобы не замерзнуть, и проглотил таблетку снотворного – первую в жизни. Потом, уткнув подбородок в поднятый воротник пальто, он стал ждать, когда сон перенесет его к девушке его мечты.

В гараже было холодно до дрожи. Лукаса сильно клонило в сон, но совсем отключиться он не мог. И все же не сдавался. Его мозг занимала одна-единственная мысль, и он был намерен воплотить ее. Зубы у него стучали, сильная дрожь сотрясала тело, глаза смотрели в одну точку, а лицо ничего не выражало, как бывает у человека, решившегося на опасное, но неизбежное путешествие, которое, возможно, окажется гибельным. Он протянул руку и включил мотор, чтобы заработала система отопления, а затуманенный снотворным мозг уже не мог подсказать ему, насколько опасным было это действие.

Когда муж поставил машину в гараж, Иоланда уже лежала в постели. Но она не спала, а читала. Но как ни старалась она сосредоточиться на чтении, все равно не понимала ни слова. Выпитое накануне вечером вино уносило ее мысли к мужчине, с которым она сегодня обедала, и к предложению, которое он ей сделал.

За двадцать девять лет преподавательской работы перед Иоландой прошло множество учеников. Большинство из них она забыла. Многих помнила только в лицо. Но были такие, о которых она помнила все, а особенно выражение их глаз, когда они слушали ее в классе. Даниель Бушар был одним из них. Он обожал историю, как ребенок обожает мороженое.

После школы он пошел в колледж, потом в университет и часто звонил ей, чтобы обсудить задание, преподавателя или очередную девушку, в которую влюблялся. Со временем он стал доктором наук, опубликовал свою диссертацию, посвятив книгу «Учительнице и Наставнице, которая открыла для меня мое призвание».

Иоланду это так растрогало, что она пригласила Даниеля на обед в ресторан мужа. Даниель пришел вместе с молодой гречанкой. За обедом он шепнул Иоланде, что зайдет к ней завтра – узнать ее мнение об этой девушке, потому что всерьез подумывает о женитьбе. Он собирался ехать в Чикотими, городок в семистах километрах севернее Монреаля, чтобы преподавать в местном университете.

После того как молодые люди ушли, Лукас спросил жену:

– Ты заметила, что его подружка очень похожа на тебя?

– Пожалуй. Только она не так болтлива. За весь вечер едва сказала несколько слов.

– Просто она поняла, что Даниель не любит ее так, как любит тебя.

– Я гожусь ему в матери!

– У него есть собственная мать.

На другой день Даниель не заехал к ней, чтобы узнать ее мнение о невесте. И не позвонил, чтобы пригласить ее на свадьбу, и не попрощался перед отъездом в Чикотими. Позвонил он только два года спустя и сказал, что не может дольше выносить Чикотими – слишком сонный, спокойный и однообразный – и возвращается в Монреаль. И добавил: «Вы завтра свободны? Я сейчас работаю над новой книгой и хотел бы поговорить о ней с вами».

Она предложила встретиться в ресторане. Но Даниель сказал: «Эти два года я питался исключительно греческими блюдами. Как насчет суши?»

Она решила, что он женился-таки на той гречанке, и, когда он в семь часов заехал за ней, она с удивлением узнала, что он порвал с невестой на следующий же день после того обеда в «Талассе».

Сейчас Даниелю Бушару было тридцать пять, но, когда он смотрел на нее, в глазах его по-прежнему появлялось подростковое выражение. От этого взгляда Иоланде делалось неловко, потому что он возбуждал в ней чувства, которые не имели ничего общего с чувствами учительницы к бывшему ученику. К счастью, вчера говорил в основном Даниель.

– Я много размышлял в Чикотими, – сказал он. – вечерами там нечем больше заняться. Я думал в основном о росте религиозности и воинствующей позиции церкви и о том, как это проявляется в наше время – я называю это террором ханжества. Может быть, виновато в этом мое одиночество, но у меня появилось ощущение, что мы скатываемся назад, к временам Ипатии. С тех пор, как вы впервые упомянули в классе ее имя, я едва ли о ней вспоминал. Это было двадцать лет назад, и вы тогда говорили о значении книг. Но теперь, когда я смотрю шестичасовые новости, мне кажется иногда, что мы снова перенеслись в 415 год. Тогда Ипатия пыталась спасти Александрийскую библиотеку с ее четырьмястами тысячами книг от толпы монахов, которые вознамерились сжечь книгохранилище ради того, чтобы умами отныне владела одна-единственная книга. Я все думал – как такое было возможно? Сожжение всех книг ради утверждения одной повлекло за собой десять или больше темных веков невежества. Почему люди хотят вернуть пускай даже десять таких лет? Если они ищут духовности в нашем материальном мире, Бог – это свет, а не тьма, и никакая религия не оправдывает систематическое убийство, насилие и разрушения, которые сегодня распространены повсеместно. Что на самом деле заставляет людей совершать поступки, которые противоречат вере, защиту которой они себе приписывают?