Пол Тот - Обратный отсчет

Когда проснулся, на журнальном столике стоял завтрак, десерт, хлеб, лимонад, апельсиновый сок, лежала матерчатая салфетка. Я не мог удержаться, прошелся по дому, откуда был изгнан, по-прежнему слыша, как в комнатном фонтанчике журчит вода, стекая в какой-то желобок, который тянется по всему дому и подает воду обратно. Помню, как я впервые увидел его: «У тебя в гостиной какой-то чудной акведук».

Иранский шах по-прежнему смотрел на меня сверху вниз, как много лет назад. Семья Азаль была не из тех иранцев, которые в 1970-х годах брали американцев в заложники, а из тех, которые помогали заложникам освободиться в обмен на билет до Америки. Тем не менее шах, даже мертвый, на это плевал и нисколько не испугался моего возвращения.

– Ты сейчас одна живешь? – спросил я.

– Мама и папа умерли в…

Да, я знал – через год один после другого. Не знаю, зачем спрашивал. Видел сведения в базе данных социального страхования. Постоянно вспоминал Азаль, зная, что у отца ее больное сердце, а у матери еще хуже. Всегда подозревал, что она после смерти родителей сойдет с ума – еще сильней свихнется. Нет, с ней все в полном порядке.

– Я смирилась, – сказала она. – Ешь. Постарела?

– Нет, – соврал я. Она выглядела так, словно родители передали ей в наследство все свои морщины. – А я наверняка.

– У тебя по-прежнему лицо маленькой девочки. Только в щетине. Потом можешь побриться. Сначала расскажи, зачем приехал. Тем более после того, как я послала тебе письмо, на которое ты так и не ответил.

Господи Боже, письмо от Азаль! Крупный сюрприз. Она мне угрожала и раньше. Иногда при ссорах начинала трястись, как двигатель, готовый взорваться. Однажды ночью вызвала копов, после чего я швырнул телефон в стену. «Ухожу, – сказал копам, махнув на них рукой, – свистуны». Вышел в дверь и пошел вниз по улице. Они меня почему-то не остановили. Я бродил и бродил, ночь проспал в парке. Никто меня не разбудил, не признал похожим на адвоката. Вообще никто не будил, потому что я не мог заснуть в ярости, окруженный в темноте невидимыми противниками. На следующее утро пошел искать фонтанчик, пусть даже с гепатитом, пока в конце концов не добрел до «Макдональдса», где выпросил стакан воды.

– Ты прислала письмо? Так и знал.

– Знал? Знал о смерти моих родителей и ничего не написал в ответ?

– Азаль, куда ты его послала?

– На адрес твоей матери. Думала, что она перешлет.

– Моя мать даже донорскую почку не перешлет.

Я вытащил из кармана письмо, протянул ей.

– Ох, – сказала она. – Кто-то сильно тебя невзлюбил.

– Не ты ли? А вот еще. – Предъявил распечатку сообщения с электронной почты.

– Ух ты! Неужели ты думаешь, будто я это прислала?

– Не знаю, кто прислал. Явно кто-то из бывших подружек. Ты – бывшая подружка. Надо было проверить. Ты сама что бы сделала?

– Подумала бы на какого-нибудь ненормального.

– Кажется, все, кроме меня, спокойно относятся к смертельной угрозе.

– Кто – все? Визит ко мне не первый? Виделся с Мэри, как ее там…

– Да, сначала был у Мэри. Продвигаюсь в обратном порядке.

– Как она поживает?

– Еще не нашла Великого Гэтсби. [16]

– Последовательная цепочка.

– Что?

– Ничего. Что у тебя с лицом?

– Наткнулся на чей-то кулак.

– Устал? Хочешь еще поспать?

– Хочу душ принять. И во что-нибудь переодеться, если найдется.

– Наверно. Посмотрю, пока моешься.

Во второй раз в тот день я принял душ. На этот раз нечего было бояться, что кто-то заглянет, заметит у меня под ногами кипу одежды. Вода сильно хлестала, я как будто начинал все сначала в новой коже, с новыми мышцами. В плеске воды меньше думал о Рози, равно как и о сексе с другой женщиной. Чувствовал себя бесполым, еще не родившимся созданием. Может быть, это вода из реки Иордан – она перерождала меня, я в тот момент хорошо себя чувствовал. Только посмотрите, что сделал для Мэри. Вода меня дьявольски освежала, и я запел в скрипичном ключе любимое песнопение Рози:

Азаль стукнула в дверь и сказала:

– Весьма глупо.

Она часто произносила подобные устаревшие фразы, вышедшие из употребления. Возрождала их. Они приобретали некую азальную магию ее неродного – второго – английского языка.

На дверце душа висело большое полотенце, словно она поджидала гостей. Я насухо вытерся. По-прежнему было прохладно, в ванной хлопотливо работал обогреватель. Я постоял перед ним – это лучше массажа, морских вод, полной пересадки тела.

Азаль открыла дверь, забросила одежду. Я надел красную рубашку-гольф, брюки цвета хаки, носки с рисунком из разноцветных ромбов, приняв вид шестидесятилетнего мужчины, имеющего мелкокалиберное оружие. Точней сказать, пистолет 9-го калибра.

Потом подумал – не в шестьдесят ли лет…

– Тебе идет папина одежда. Теперь я рада, что сохранила ее.

– Могла бы и мою сохранить.

– Отдала Армии спасения. Свои вещи здесь оставь. Я сегодня кое-куда иду и думаю взять тебя с собой. – И сказала куда.

– Хочешь, чтоб я в одежде твоего отца явился на его могилу?

– Какая ему разница? Он ее носить не может. Просто посмеется.

– Хочешь, чтоб я пошел на кладбище с сумкой на плече, полной клюшек для гольфа? Крикнул там: «Бью!»?

Она заплакала.

– Ты что?

– Он играл в гольф, когда это случилось.

Тут я вспомнил: сегодня годовщина его смерти. Из всех трехсот шестидесяти пяти распроклятых дней я выбрал именно этот. И только Азаль могла на поминки одеть меня в отцовский костюм для гольфа.

– Пошли, – сказал я, зная, что все равно согласился бы, даже если б сначала решился поспорить, – давай с этим покончим.

– Правда?

Мы направились к моей машине. «ЖОПА» сверкала на солнце.

– Прелестно.

– Куда ехать?

– В Слосон, на кладбище Святого Креста.

– Разве он не мусульманин?

– Сколько можно тебе объяснять, что он был светским человеком.

– Разве католицизм не секта?

– Просто езжай, Джонни, ладно?

Одна Азаль часто звала меня Джонни. За ее обычной речью стоял другой язык: из мультфильмов и комиксов, детский, любовный. Я догадывался, что это несветская особенность, приобретенная в частных католических школах, где она была единственной иранкой с черными волосами Ширли Темпл, [17]больше американка, чем девочки из Лос-Анджелеса, которым она велела называть ее Лайзой, чтобы никто не догадывался о ее происхождении.

Ведя машину, я задумался, нет ли у меня где-нибудь побочного отпрыска. Тут нет ничего невозможного. Я никогда особенно не трудился предохраняться, хотя меньше всего на свете желал стать отцом, даже если это означало хоть кем-нибудь стать. Я не мог поставить на ноги ни себя, ни покойника, ни, естественно, новорожденного. Не хватало определенного гена. Полагаю, к нынешнему времени правительство уже им меня обеспечило.