Евгений Степанов - Застой. Перестройка. Отстой

А еще Настюшка записалась в театральный кружок, с утра до вечера стала пропадать на репетициях, буквально бредила сценой.

Она не пропускала ни одной московской премьеры, читала от корки до корки журнал “Театр”, знала все про свою любимую актрису Марлен Дитрих. И готовилась поступать в театральное училище.

Настюшка с возрастом совершенно не менялась, по-прежнему много рисовала, играла на флейте, писала стихи и песни, обожала устраивать представления – наряжалась в клоунскую одежду и нас до коликов смешила.

Ее материальные запросы оставались минимальными.

Накануне ее семнадцатилетия я спросил у нее:

– Настюшка, что тебе подарить на День рождения?

– Тетрадки для рисования! – ответила дочка и посмотрела на меня своими красивыми голубыми и по-прежнему детскими глазами.

Еще Настя – начиная с шестого класса – ходила в Москве в музыкальную школу Ходила четыре года, а потом бросила. Мы стали ее ругать. Потом я спросил:

– Настюшка, ну почему?

– А я в музыкальной школе не лучшая…

Мы ее, наконец, поняли. И ругать перестали. Если не быть лучшим, тогда резоннее вообще ничего не делать.

…Утром я пришел в офис с опозданием. Зашел в отдел.

Лера обсуждала своих детей с Эльзой и Надеждой:

– Ну, если Алина, младшенькая моя, дура, что я могу сделать?! Тупица! Купила седло для коня, вместо того чтобы купить ц?епочку на шею. Если есть деньги – надо делать как надо. А она – тупица. У меня всегда был трезвый взгляд на вещи… А у нее нет. Дались ей эти лошади, в секцию записалась, конкур, видите ли, она любит. Какой на фиг конкур? Я и слов-то таких не понимаю.

Белкина с Плотниковой вышли, Юринсон с Любой готовили праздничный номер корпоративной газеты, посвященный 8 марта, мы сидели с Лерой и потихоньку болтали. Она “разошлась”. Она по традиции трендела, в основном, о Надежде.

– Все-таки Надька – профи, хотя, конечно, откаты со всех своих фирм берет. Вы, наверное, думаете, что я дура, но я не дура.

– Нет, Лерочка, – сказал я, – я не думаю, что ты дура. Раз ты уцелела при всех “страхуевских” режимах, значит, ты очень даже не дура. А сейчас давай немного поработаем. Позвони, пожалуйста, Ольге Федоровой в Краснодар. Они давно обещали прислать полис на согласование.

Лера стала звонить:

– Але, Краснодар? Филиал “Страхуй”? Ольгу Федоровну!

Я:

– Федорову, Федорову…

Лера:

– Да-да, поняла. Але, это Ольга Федоровна?

Ольга сказала в трубку:

– Федорова.

Лера:

– Да-да, помню. Ольга Федоровна? Да? С вами хочет побеседовать Евгений Викторович.

Мы переговорили. Ольга пообещала к вечеру прислать материалы.

Я поблагодарил ее и робко и стыдливо попросил Лерку сходить в “Макдоналдс”, купить мне кар-тофель-фри, чизбургер и колу.

Она это восприняла, как ни странно, спокойно:

– Чего ж вы раньше молчали? Я бы уже давно сбегала.

…Надюшка и Лера договорились, что скинутся по двести рублей и пойдут домой к прорицательнице Тамаре, близкой Лериной знакомой.

– Евгений Викторович, вам ничего узнать не надо?

– Да нет, потом расскажешь, что она вам скажет.

Пришли.

Тамара отвечала на вопросы конкретно.

Лера спросила:

– Что будет с Евгением Викторовичем?

– Ему предложат другую должность, но он останется.

Надя:

– Дадут ли мне работать с моими фирмами?

– Дадут.

Лера думала и о других членах коллектива:

– А кто такой Гальпер?

– Гальпер – очень серьезный человек – с ним лучше не шутить. Но он не хозяин.

– А кто хозяин?

– Вам это знать необязательно.

…На следующий день утром Лерка прибежала ко мне в кабинет:

– Ну, я же говорила, Евгений Викторович, что Надька – воровка. Первым делом, сучка, спросила у Тамары, дадут ли ей работать с ее фирмами. Ну, вы меня извините, Евгений Викторович, посмотрите, как она одевается. Восемнадцать пар обуви! Как отпечатала буклет к совещанию директоров в Анапе – дубленочку себе справила. Говорит, что муж купил. Но муж у нее объелся груш, ни хера не зарабатывает.

Потом стали болтать с Леркой в целом о взаимоотношениях полов.

Она рассказала, как ходит на танцы.

– Я туда хожу уже года три. Всех своих любовников там нашла. Игорек мой – оттуда. Я с ним уже полтора года трахаюсь.

– А там можно девушку снять?

– Легко. Некоторые девки сами мужиков снимают.

– Неужели, правда?

– Правда. Трахаться-то всем охота. Я вас тоже туда отведу. Хотите?

– Да ты что?! Я ведь женат… А где это?…

– На Автозаводской, в клубе. Там две категории мужиков. Окулисты (эти стоят по стеночке, смотрят по сторонам, ждут, когда их снимут) и акулисты (эти – хищники! – снимают сами).

– А какие лучше?

– Акулисты, конечно. Окулисты никому не нужны. Они посмотрят на телок, ночью подрочат, вот и вся недолга. Кому они нужны!

Пока трепались с Леркой, позвонил Мендросов. Вызвал меня к себе.

– Ну, как праздничный номер – к 8 марта?

– Готовлю. На всех порах.

– У меня есть претензии. Я посмотрел верстку первых двух полос. В номере нет галантности. Ты просто поздравил женщин от имени Генерального и все. Этого недостаточно. Нужно про каких-то наших баб написать.

– Одну бабу прославишь – другая обидится. Лучше, по-моему, никого не выделять.

– Ты это брось. Бабы пусть себе обижаются. Есть мнение руководства: кого прославлять, кого не прославлять. Руководство приказывает – и все. Точка. А бабы пусть не лезут – это не их собачье дело. И, если хочешь, то, по большому счету, и не твое.

Он потом еще что-то говорил. А я все думал об этой фразе. “Не их собачье дело…” “…И не твое”.

Мы расстались, а я все анализировал мендросовские слова. Буквально через пять минут до меня, жирафа, дошло: меня оскорбили.

Я набрал номер Мендросова, но он уже куда-то убежал. Была пятница. В шесть часов вечера я ушел домой, хорошо осознавая, что нормальных выходных у меня не предвидится. Я буду мучаться и ждать понедельника.

…В понедельник, как ни странно, Мендросов меня опередил. Рано утром, в восемь часов, он сам зашел ко мне в комнату и сказал:

– Пойдем.

Я радостно ответил:

– Пошли.

Он начал опять рассуждать о номере.

Я его перебил:

– Прежде всего, Игорь Вольдемарович, нам надо решить деликатные вопросы. Я долго думал о вашей давешней фразе на счет баб, что это не их собачье дело. И не мое. Получается, что эпитет “собачье” распространяется и на мою персону.

– Тут смотря в каком контексте, – спокойно ответил Мендросов. – Я имел ввиду, что баб не должно интересовать: про кого мы пишем. Да и тебя тоже.

– Может, это и так. Но вы меня оскорбили.

Мендросов удивился. Он не понимал, о чем я говорю.

– Да нет, все дело в контексте, – опять начал он. – Давай вспомним, что я тебе говорил.

Мне надоело вспоминать. И я, собрав всю свою небольшую силу воли в кулак, сказал: