Ицхокас Мерас - Рассказы из сборника Опрокинутый мир

Господи Боже мой, молча, про себя, молил Хаим Покот, помоги мне побороть мнительность, избавь меня от ужасного подозрения, которое лишь унижает человека, сделай так, чтобы я, наконец, поверил тем, кого Ты создал по образу и подобию Своему.

Так про себя молился Хаим Покот, молился на чужом, нееврейском языке, потому что прибыл в собственную страну лишь девять месяцев назад и еще не успел научиться языку Священного Писания.

Так умолял, молился Хаим Покот, и Господь услышал его мольбу, и Покот увидел дом на углу Цветной и Пророка Ионы — новенький девятиэтажный дом, где на всех окнах еще были опущены светлые жалюзи и на сером бетоне отчетливо выделялся квадратный узор орнамента, выложенного красной плиткой, а на матовом абажуре возле входа был намалеван черной краской номер дома — 31.

Тот же номер был обозначен на маленьком листке, который уже три месяца хранился в кармане Покота и за это время обтрепался, поистерся на сгибах и кое-где пожелтел от пота, но не настолько, чтобы нельзя было прочесть адрес.

Завидев дом, Хаим Покот остановился, склонив голову набок и глядя вверх. Другой бы на его месте оторопел и не поверил глазам своим. Хаим же не имел на это права, ибо только что молил Бога помочь ему, и Бог помог, и вот дом стоял, девятиэтажный, и Хаим видел его и верил, что видит, и что дом этот есть.

И дом был, хотя перед этим очень долго, много месяцев дома не было: Хаим каждый день искал и не мог его найти.

И не понимал — почему.

Впрочем, воротившись спустя две тысячи лет домой, Хаим Покот перестал чему-либо слишком удивляться.

И разве так уж удивительно то, что вместо озера, голубого и продолговатого, как гигантская фасолина, озера, на котором почерневшая плоскодонка по воскресным дням качала Покота, не спускавшего глаз с поплавка, потому что лещ клюет не сразу, сперва завалит поплавок и водит, водит его, а потом уже тянет вниз, — вместо пресного озера раскинулось море, бескрайнее соленое море, за которым вечерами садится не солнце, а какой-то багровый Сатурн, расползаясь раскаленным блином по глади горизонта.

И что липа, дерево в круглой шапке, каждое лето покрывавшаяся душистыми белыми цветочками, липа, с которой он несколько месяцев назад простился, вдруг превратилась в пыльный эвкалипт с коричневато-черным облупленным стволом.

Да Хаим и не желал, чтобы все осталось, как было.

Должно же хоть что-нибудь измениться за столько лет.

Единственное, чего хотел Хаим, это — своего дома. Он мечтал о доме — чтобы, вернувшись после работы, ужинать на кухне, сидя за своим столом, чтобы покачиваться вечерами в своем кресле перед телевизором, чтобы на ночь отворять квадратное окошко своей малой спаленки. И чтобы рядом с дверью было место для зонтиков друзей, потому что зимой здесь дождь, здесь всегда зимой дождь.

И было все как надо, и служащий в казенной конторе, чья фамилия, быть может, тоже была Покот, вручил ему лист бумаги — ордер, — и в листке был обозначен адрес дома, того самого дома, о котором так долго грезил Покот.

Лето еще не кончилось, и солнце пекло, и рубашка мгновенно прилипла к спине, но Хаим шел, не останавливаясь, хоть и немало отмахал сегодня, шел, наклонясь вперед, — продираясь сквозь душный, тяжелый, как вода, воздух, сквозь людей, сквозь дома, автомобили.

Так много лет спустя торопился Хаим Покот домой.

И все было бы, если б не его проклятая мнительность, если бы не ужасное подозрение, потому что на углу Цветной и Пророка Ионы он обнаружил лишь песчаный пустырь, усохшие стебельки травы, занесенные мелкими белыми ракушками, да высоченный столб, нависший над черным ребристым камнем. И подумал Покот: Господи Боже мой, зачем еврею обманывать еврея?

И было так, потому что усомнился еврей Покот.

Было море вместо озера, желтый песок — вместо зеленого луга, и Сатурн, а не солнце, и дома не было.

— То есть, как нет? — переспросил служащий Покот. — Этого не может быть!

— Нет, и все, — отвечал Хаим.

Служащий озадаченно прищурился, а потом лицо его расплылось в улыбке, — предложили ему вдруг странную игру-загадку: есть-нету, есть-нету.

Но тут он поднял глаза на Хаима — встретил его застывший взгляд, заметил струйки пота на небритых щеках и худой шее, увидел его трясущиеся руки с застывшими растопыренными пальцами, нечесанные, посеревшие от пыли волосы, и тут все понял, нашел отгадку.

Он обнял его, посадил на стул, велел кому-то принести крепкого горячего чаю, сам сел напротив, по другую сторону стола, придвинул стакан с чаем поближе к Хаиму:

— Освежись!

Потом вспомнил, что завтракать пора, вынул из стола нейлоновый мешочек, из мешочка — бутерброд, разделил его пополам, одну половинку отдал Хаиму и сказал:

— Подкрепись.

Они молча жевали бутерброд, запивая чаем.

Потом служащий все же решился.

Он взял папку, лежавшую на краю стола, отыскал нужную страницу и легонько ткнул в нее пальцем.

— Есть, — сказал он.

Назавтра Хаим Покот встал до рассвета.

Полтора часа шагал он, прежде чем остановился, наконец, на углу Цветной и Пророка Ионы. Последнюю часть пути он шел, понурив голову, будто отсчитывая каждый шаг, потому что боялся глянуть вверх, и не глядел, пока не остановился. А когда идти уже было больше некуда, Хаим поднял голову и увидел песчаный пустырь с сухой травой, занесенной белыми ракушками, и столб, нависший над черным ребристым камнем.

— Нету? — спросил служащий.

— Нет.

— Садись. Сейчас принесут чай, подкрепишься, освежишься.

И сам сел напротив.

А потом, когда позавтракали, взял папку и раскрыл ее.

На четвертый раз Хаим сел уже сам, не дожидаясь приглашения. И как всегда услышал:

— Сейчас принесут чаю…

Слова звучали тепло, и было приятно их слышать.

Молча сидели они друг против друга. И служащий Покот, не поднимая глаз, взял папку, открыл, не глядя, нужную страницу и ткнул пальцем в одну из черных строчек на белом листе, а Хаим, испугавшись, что вновь услышит то же самое слово, которое слышал раньше, всегда, — вскочил со стула и нечаянно толкнул девушку — круглолицую, чернобровую (Хаиму нравились такие), стройную и молодую (а Хаим уже тянулся к молодости), — и стакан чая, что она принесла, пролился на стол, на зеленую бумагу, и заблестела лужица, продолговатая как фасолина, с зеленым дном и голубоватой рябью.

— Озеро… — пробормотал Хаим Покот. — Озеро…

Никто ему не ответил.

Он застеснялся и ушел.

Но каждый день он вставал до рассвета и пешком отправлялся на угол Цветной и Пророка Ионы.

И было так три месяца и девять дней до той минуты, когда Господь внял, наконец, его мольбе и укрепил Хаима, помог ему избавиться от проклятой мнительности и ужасного подозрения.