Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста

― Не мели!

― Да чтоб меня! ― побожился пацан, каждым мускулом тела утверждая истинность ЧП. В глазах пацана светился ужас, от усердия стали подергиваться губы.

Весть о ЧП застала Сашку после обхода территории дома. С розовощеким Котом Сашка до этого посетил "ярмарку", к сожалению, почти безлюдную. "Почти" ― это мальчишка-недоносок. Тот крутился у дырочки в стене, пытаясь разглядеть другую, женскую половину "ярмарки". Сашка Пак так, от нечего делать, влепил смачную оплеуху, а Кот вытряс из кармана незадачливого наблюдателя махорку, вдовесок пнул в мягкое, да так, что недоносок едва не налетел лбом на ствол карагача... И таких событий, мелких, одновременно значительных, но не настолько, чтобы их держать в памяти и тем более рассказывать, будто бы было несколько.

Но вот ЧП. Новость не взорвала Сашку ― расходился Кот.

― Права качает... Плюет!.. Смотри-ка!.. ― взвыл будто бы Кот, вскочив на ноги и потрясая увесистой полешкой. ― А мы сидим сложа руки?

Речь Кота зажгла Сашку, и уже тот в ярости выхватил из штабеля полешку, бросил оземь, процедил:

― Фраер!

Но ни Сашка, ни Кот, ни кто-то другой из шествовавших по коридору к месту события, ни один из пацанов, высыпавших в коридор, ― любопытствующие мордочки выглядывали отовсюду ― словом, никто не догадывался об "историчности" грядущего...

Никто не знал, что равнодушие в щелочке глаз новенького маскировало работу мозга, что Черный, сознательно вызвав на себя огонь, лихорадочно прикидывал детали предстоящей "встречи", взвинчивая себя, шептал:

― Ну, иди же, иди...

― Ну-ка, вскакивай! ― Сашка для начала легонько поддел "спящего" кончиком ботинка.

Щелочки глаз раздвинулись, в проеме их Сашка увидел два с ненавистью уставившихся на него шарика. Сашка только на миг растерялся, затем, быстро опомнившись, энергично и зло, со словами: "Ну-ка, живо, фраер!" пнул наглеца под бок. Пнул, и в ту же секунду ударом ногой в живот был отброшен в сторону ― Черный вскочил на ноги и уже по сжавшемуся от боли Сашке нанес серию жестких ударов в лицо, челюсть, бок и еще в живот: бил он и кулаком, и по-азиатски ― головой, и носком ботинка; казалось, не было у Черного какой-либо части тела, не способной нанести удар, ― то была настоящая мельница. Сашка в считанные секунды на глазах своих дружков, ошеломленных и испуганных, был сокрушен, смят. Он пытался прикрыть лицо и живот руками ― тщетно. От полного позора спас его мальчишеский клич об опасности ― о появлении в коридоре воспитателя. Пацаны попрыгали в окна. Комната опустела. Триумф Черного скомкался, и когда, час-другой спустя, поступило приглашение Сашки "встретиться" заново, на пустыре, у комбайна, Черный, не раздумывая, принял вызов, более того, прикинув, он направился на пустырь, к месту встречи, задолго до назначенного времени. И снова расчет оказался верным: получилось так, что не его ждали, а он, Черный, ждал ― видно было, как мгновенно покинула уверенность Сашку и его приятелей, когда те, вынырнув из зарослей бурьяна, прямо перед собой на возвышении у заброшенного комбайна увидели Черного. Черный не мог не использовать минутную растерянность соперников. Два ошеломляющих удара ― в живот, лицо ― и в заключении бритва (азиатская с деревянной ручкой), приставленная к Сашкиному подбородку, завершили "историческое событие" в приозерском детдоме.

Воцарилась долгая пауза ― первым ее прервал Кот.

― Чего там! Отпусти ― пусть ополоснет морду, ― молвил он, вдруг заискивающе осклабившись. ― Вон как испугался... атаман.

Черный оценил предательство, состоявшееся вовремя, он, да и все остальные поняли, что это "испугался... атаман..." являло поднятие белого флага. Черный самолично снял с ладоней Сашки мудренноузорчатую свинчатку, разоруженный Сашка отправился умывать лицо без той великолепной ― точно испарилась! ― вихляюще-пружинистой походки, выглядел он затухающим, а может быть, и вовсе потухшим.

Кот продолжил миссию дружбы.

― Давай, что ли, знакомиться, ― предложил он, протягивая руку, но тут же застонал ― так крепко его ладони сжал Черный ― и, пританцовывая от боли, молвил: ― Силен мужик!

Затем здесь же, у комбайна, он вдруг ни с того ни с сего стал вводить Черного в курс местных правил и обычаев, между прочим, ввернув в рассказ несколько смачных сведений о себе, своей биографии, своем сиротстве, единственной тетушке, жившей где-то здесь, в Приозерье, в Карповке. Черный, упоенный удачей, либо не слышал, либо слышал, но ничего не понял.

― Как житуха у вас? ― спросил он, прервав Кота. Кот остолбенел: ведь только что он рассказывал об этой самой житухе.

― Житуха-то... ― промямлил Кот и осекся, увидев, как один из пацанов протягивал Черному яблоко.

Яблоко оказалось подгнившим, Черному будто именно этого яблока не хватало, чтобы поставить решающую точку. Он хлопнул яблоком пацана ― сортирного наблюдателя, ― да так, что на лбу у того образовалось мокрое звездчатое пятно.

― Меня гнилью?! Падла! ― процедил Черный, побагровев.

После этого будто бы воцарилась пауза ― пацаны, затаив дыхание, глядели, как Черный вступал на "пирамиду".

Шаг, другой, и вот он ― ура! ― на вершине.

― Что уставился? ― заулыбался розовощекий, а это был Кот, тут же последовало для Ромки неожиданное; ― Хочешь стукнуться? С ним? ― Кот кивнул в сторону провожатого.

Корноухий, видимо, тоже не ожидал такого оборота, заволновался, залепетал:

― Я?.. С ним?..

― Фронт с тылом ― кто кого? ― мелко засмеялся Кот, весело зыркая то на Корноухого, то на Ромку, то на Черного.

Он рассовал альчики в карманы, схватил Ромкину руку, потрогал бугорок бицепсов, молвил:

― Фронт ― ничего, сойдет. Стукнешься? Ромка отрицательно мотнул головой.

― Не-ет? ― удивился Кот. ― Не хошь?

― Нет.

― А если он тебе врежет? Ромка не ответил.

Тогда Кот повернулся к Корноухому:

― Врежешь?

Корноухий растерянно заморгал, взглянул на колеблющегося Ромку, осмелев, придал голосу строгость: ― Врежу, если...

― Ну! ― это уже не утерпел Черный.

И Корноухий "врезал".

Ромка едва не заплакал ― не от боли, нет ― от обиды:

― За что?

Он сжал кулаки, сделал шаг к Корноухому и дал бы сдачи, не вмешайся Черный ― тот вскочил на ноги, встал между пацанами.

― Но! Но! ― произнес он ласково-угрожающе. ― Нельзя здесь! Пошли к речке, там тихо...

Пацаны, придерживаясь за поручни крутой лесенки, сбежали вниз, двинулись через пустырь: впереди, доедая яблоко, Черный, за ним уныло и обреченно Корноухий, далее, путаясь в одежде, Ромка, в конце ― дружки Черного.

Разные чувства одолевали Ромку: недоумение ("...Зачем драться?"), любопытство ("Что дальше?"), тревога ("Неспроста это...") и еще нечто, похожее на страх ("Бежать?.."). Но бежать нельзя было ― по обе стороны тропы стояли стеной полынь, плотно по бокам тропы ― колючий лопушатник, далее, за глиняным дувалом, тропа упиралась в реку. Терялась тропа на приземистой речной террасе.