Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста

Река и в самом деле бурная, с мостком через нее из двух бревен. По ту сторону реки, вдоль русла, располагался колхозный сад, огороженный дувалом. Осень выдалась урожайной: даже отсюда, издалека, в синевато-зеленой гуще виднелись яркие, искрившиеся на солнце пятна, деревья в саду гнулись от плодов.

Черный извлек невесть откуда еще одно яблоко, вонзил зубы в мякоть, сказал:

― Здесь! ― и, обернувшись к Ромке, добавил: ― Снимай шкуру!

Ромка не понял, но подскочил Кот, ткнул о борт кителя, произнес:

― Нельзя стукаться в шкуре! Еще запутаешься ― снимай! Помочь, что ли?

Ромка снял китель, хотел бросить его на землю, но вмешался Кот;

― Давай подержу! А штиблеты ― мать родная! ― Кот уставился на Ромкины ноги ― на сапоги с красивыми заплатками на голенище, там, где оно сжималось в гармошку, с аккуратными косячками на задниках и на носу. Ромка разулся, откинул обувь в сторону. "Стукаться", однако, пацанам не хотелось. Но вот Корноухий будто стал настраиваться, ладони сжались в кулаки, он задвигал губами, заговорил, словно выплевывая, слова:

― Да я... посмотрим... да ему... Воинственность Корноухого не зажгла Ромку. Более того, ему вдруг стало жаль соперника, уж очень тот выглядел неказистым: этакий шпингалетик с одеревеневшей и растрескавшейся подошвой босых ног ― казалось, к ступням ног Корноухого можно было прибавить стальные гвозди, не вызывая болей...

― Не буду я, ― произнес тихо и неожиданно Ромка.

― Выходит ― в кусты?

― Он мне не сделал плохого, ― Ромка впервые, если не смело ― прямо в глаза посмотрел Черному, у того в глазах пылало недоумение напополам с удивлением, у рта замерла рука с огрызком яблока. Взглянул Ромка и на соперника ― у Корноухого даже выступили на глазах слезы от возбуждения. И не успел собраться с мыслями, как Корноухий с воплями вдруг набросился на него, замахал кулаками. Ромка не удержался, плюхнулся в полынь. Корноухий, взвалившись сверху, нанес несколько ударов и испуганно отпрянул назад, вскочил на ноги.

― Разве лежачего бьют? ― пожурил Черный победителя, а затем обернулся и к побежденному: ― Мякина!

Ромка, ополоснув лицо, прилег спиной на камень. Скосив взгляд в сторону, увидел Черного, успевшего облачиться в его китель.

― Может, дашь сдачи? ― подбавил Кот.

― Зачем?

― Еще и спрашивает. Врезал ведь тебе! ― не унимался Кот.

― Незачем.

― Пока, салажня! ― Черный, а за ним и остальные собирались уйти.

― А шкуру? ― спохватился Ромка.

― Завтра приходи сюда. После обеда получишь шкуру, мякина, ― Черный сплюнул, Кот, улыбаясь, заговорщически подмигнул.

Остались вдвоем. Корноухий сидел поодаль на камне и всхлипывал.

― Ты чего? ― спросил Ромка.

― Так...

― Зачем плачешь?

― Сам не знаю.

― А когда пузырился ― знал?

― Ведь Черный...

― Что Черный?

― Со всеми он так.

― Со всеми, ― передразнил Ромка, ― а ты без головы...

― Здесь голова Черный.

― А если Черный...

― Ты мозги не вправляй! ― взорвался вдруг Корноухий. ― Сам знаю!

― Не психуй...

― Запсихуешь: каждый хочет вправить мозги.

― Не интересно с тобой, ― произнес нарочито равнодушно Ромка, ― не люблю слабонервных. ― И немного переждав: ― Как зовут тебя?

― Как назвали родители, так и зовут!

― Что ты за человек!.. Меня, к примеру, зовут Ромкой, а тебя?

― Корноухий... Ну, Раим...

Корноухий или Раим?

― Что приклеился? ― снова взвинтился Корноухий. ― Корноухий ― и с концом!

― Откуда завезли тебя?

― Ниоткуда.

― Как понимать?

― Как хочешь, так и понимай, ― по-прежнему отвечал раздраженно Корноухий, но, немного поостыв, вытерев рукавом слезы, добавил обиженно: ― Я здешний...

― Местный, что ли?

― Из Карповки ― слышал?

― Где это?

― Откуда слышать тебе... э-эвакиированному...

― Эвакуированному, ― поправил Ромка.

― Может и так... грамотный...

― А ты неграмотный?

― Что пристал?

― Как сюда попал?

― А что?

― Местный ― и в детдоме.

― Так и попал. Уже год тут. Умерла мать... С сестренкой остались вдвоем.

С минуту-другую мальчики сидели молча. Прервал паузу Ромка:

― Да иди же сюда! Поближе...

― Какой быстрый!

― Да что ты...

― Я подойду ― ты в зубы! Знаем...

― Не трону!

― Знаем... эвакуированных!

― Ну, хорошо, подойду я... Эх, Раим! ― Ромка встал ― поспешно поднялся и Корноухий. Ромка сделал шаг, и в тот же миг Корноухий панически рванул в сторону, в считанные секунды одолел террасу, вскоре исчез в лопушняке.

Ни после обеда, ни позже, на следующий день, Черный с дружками на пустыре не объявлялся. Ромка поднялся на комбайн, пересек полынник, прошелся вдоль речки в ожидании, но все тщетно. К вечеру, когда, возвращаясь, он через лаз нырнул во двор ― остановился пораженный: перед ним стоял человек в ушанке, в лохмотьях, грязный, с всклокоченными волосами, с редкой бороденкой. Человек, вытанцовывая, выкрикивал:

― Медведи... волки... лошади... коровы... свиньи...

Ромка от неожиданности стал пятиться к лазу, собрался бежать. И побежал бы, если бы не ребячьи голоса рядом. Подняв голову, он увидел на крыше чулана, в четырех-пяти метрах от него, группу мальчишек, глазевших на танец незнакомого человека.

― Ишаки! Бараны! ― смакуя, подсказывали сверху.

― Ишаки... Бараны... ― повторил следом человек, пританцовывая и лишь изредка нагибаясь, чтобы подобрать яблоко или облупленную картофелину. Ромке стало не по себе, он проскользнул мимо танцующего дурачка, побежал внутрь двора.

Черного он встретил в столовой, после ужина. В помещении вовсю шла уборка. В разгар работы из смежной комнаты, переоборудованной в кухню, послышались голоса. "Черный", ― догадался мальчик. И в самом деле, минуту-другую спустя оттуда вышел Черный с тарелкой в руках, он вместе с приятелем устроился в конце стола и как ни в чем не бывало принялся за еду. Ромка легонько дотронулся до него ― Черный резко обернулся:

― Чего тебе?

― Шкуру верни!

― Ну, ты! ― пришел на помощь Черному приятель.

― Подожди! ― оборвал дружка Черный, а затем обернулся и уже изменившимся голосом, ласково, почти участливо, по-взрослому поинтересовался:

― Какую шкуру?

― Он еще не знает! ― наглость взорвала Ромку. ― Мою!

― Так бы и сказал ― вчерашнюю. Вспомнил... Пошамаем, и верну. Цела шкура, ― произнес Черный, а затем, неспешно дохлебав затируху, встал из-за стола. Втроем в сумерках вышли во двор.

― Где же я оставил ее? ― говорил вслух не то себе, не то Ромке Черный, шагая. ― Ага, вспомнил! В дровяном складе... В поленьях. Тут...

Дровяной склад находился на открытом воздухе, в закутке, в глубине двора.

― Тут. Гляди, ― произнес Черный, показывая дыру в поленнице, и когда Ромка доверчиво нагнулся, пнул его. Ромка отлетел, скользнул по поленьям. Не упал ― сзади его подхватил, сжал в объятиях дружок Черного. Не раздумывая, Черный ударил ― удар пришелся в краешек рта. Хряснул еще, поинтересовался: