Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста

КОТ!

Соседка-профессорша, сообщив столько действительно интересного, поучительного, полезного, покинула нас. Захлопнулись двери и будто автоматически затем выключился "видеомагнитофон" ― юбилейное и околоюбилейное, эпизоды чествования и детали пиршества, лица аплодирующих, улыбающихся, жующих и пьющих, обрывки фраз, жесты, запахи жареного, вареного и пареного ― все начинает отступать, исчезает вовсе. Телефонный звонок застает в раздумьях об ином...

КОТ!

Звонил Азимов. Он сообщил подробности проводов Жунковского. Конечно, проводы прошли нормально. Если не считать небольшой закавыки...

― Что случилось, Турсун?

― Задала работы дыня ― намаялись мы с ней.

― А что?

― Поставили на весы ― она больше десяти килограммов потянула.

― О!

― Потянула, и все...

― Дальше. ("...Память у Азимова не забита мусором ― наверняка помнит Рябую...")

― Считай: "дипломат", арбуз килограммов на десять и эта дыня ― помнишь, такая... бухарская?

Конечно. ("...Кота может и запамятовать...")

― Трехразовое превышение нормы ― не ручная кладь, а...

― Представляю.

― Гостинцы на вес золота.

― Турсун, твой звонок кстати.

― Да?

― Есть вопрос.

― Я не досказал ― не интересно, что ли? ― в голосе Азимова послышалась обида.

― Ради Бога, продолжай.

― Забавная картина: он с дипломаткой и арбузом по ту сторону контроля, я с дыней ― по эту, ― после небольшой паузы продолжал Азимов. ― Ну, думаю, не вышло, придется возвращаться с дыней. Только подумал... Ты слышишь?

― Слушаю, Турсун.

― Гляжу, подбегают трое. Двое мужчин и женщина. Один из мужчин, очкастый, солидный, достал билет, паспорт, в руках у него ― тощая папочка. Я ― к нему. Прошу, говорю, дыньку пронести вон тому мужчине. Артуру, значит. Очкастый оказался покладистым малым, взял авоську, только поинтересовался, мол, нет ли внутри дыни бомбы. Провожатые мужчина и женщина набросились на меня ― очкастый успокоил, и я понял, что он у них главная фигура.

― Передал?

― Конечно. Слушай дальше. Вышел из здания, вижу, стоит "Волга". Белая. Со шторками. У машины ― знакомые мужчина и женщина. Я не утерпел ― спросил, кому я только что передал сетку с бухарской дыней. Мужчина, значит, в ответ: "Министру ― вот кому! Голова дурья, впутал в базар самого министра!.."

Я засмеялся металлическим неискренним смехом: рассказ Азимова, честно говоря, не тронул меня, не терпелось перевести разговор на нужную тему. И Азимов рассмеялся, но, видно, почувствовав холодок по другую сторону провода, осекся, долго молчал, сопел, спросил после паузы иным, озабоченным, чуточку встревоженным голосом:

― Что тебе?

― Помнишь, сидели мы в бостане у тети Зевиды?

― Далеко забрался ― зачем тебе это? Для сценария?

― Да, зазудило память.

Такие давние дела, ― произнес серьезно и тихо Азимов.

― Попробуй вспомнить.

― В бостане... У Зевиды-апы...

― Летом...

― Ясное дело ― не зимой.

― Я вернулся на каникулы. Помнишь: стоял однажды на перекрестке шоссе и улицы Ленина. Ты вышел из артельного двора.

― Я еще подумал: в жару-то ― и в костюме.

― Верно: в костюме.

― С иголочки. Серый, С тоненькими розовыми полосками. Отличный костюм... У нас тогда ходили в чем попало.

― От тебя несло запахами ваксы и кожи ― я почему-то сходу догадался о твоей профессии.

― Да, чувствовал я себя моченой кожей.

― Я хотел обнять ― ты вежливо отстранился... помнишь, что сказал ты мне?

― Когда это было...

― Ты сказал: "Осторожно. Испачкаешься..." ― потом пригласил к себе на чучвару [8] Чучвара – пельмени .

― Чучвару не забыл, ― умилился Азимов.

― Мы двинули к тебе. Забавно: ты в шикарных хромовых сапогах со скрипучками.

― Во дворе у тети Зевиды стояло дерево-урючина. Древняя, развесистая. Под нею в тени ― стол... А в чучвару была посыпана сушеная кинза.

Оба замолчали. В трубке слышалось посапывание Азимова ― он о чем-то напряженно размышлял.

― Ну и что? С чего вспомнилось?

― Говорю же, зазудилось.

― Не темни.

― Турсун, вспомни подробности ужина в бостане. О чем шла речь тогда под урючиной?

― Да, сидели в бостане. Ели чучвару. А о чем говорили? Разве упомнишь? Сколько минуло лет? Спроси-ка о другом.

― Тетя Зевида рассказывала о смерти районного хирурга... Меня интересуют подробности рассказа тети Зевиды.

― Именно то, что рассказывала тетя?

― Именно.

― Тогда в бостане?

― Попытайся вспомнить.

― Но это невозможно, Дауд.

"Почему же, ― подумалось мне, ― помню же я...

Я еще не знаю, чему суждено сгореть в огне...

Мы сидим в бостане, уплетаем за обе щеки чучвару и слушаем тетю Зевиду. "Горячий был человек, ― говорит хозяйка о хирурге. ― Мог из-за пустяка вспыхнуть, правда, и отходил быстро. Глядишь ― весь в себе, задумчив. А глядишь ― улыбка часами не сходит: не идет ― летит по коридору. Обязательно поздоровается... Заглянет, поинтересуется: "Здравствуйте, Зина, что нового у вас?" Выслушает внимательно, либо одобрит, либо поправит, так вежливо, по-человечески, что становилось легко на душе... Что и говорить, уважали его в больнице. А после происшествия с мальчиком вдруг круто изменился ― вот удивительно! ― пропала улыбка; работал по-прежнему, не щадя себя, но что-то ― это замечали все ― изменилось в нем круто. За неделю до рокового случая, помню, и вовсе сломался. Под вечер... Я сдала смену и собиралась домой. Но вспомнилось, что накануне он просил заглянуть на минутку. Так было не раз: вызовет и попросит прийти утречком пораньше и приготовить то или это ― доверял мне, и я дорожила доверием. Думаю, загляну... Подошла ― а тут двери распахнулись ― боже! ― из кабинета вылетает ― кто бы подумали! ― завскладом сельпо. Не знаю, с чем завскладом заглянул к доктору. Может быть, за справкой ― перед этим он лечился, отлеживался в одной из палат. Но может быть, заглянул обговорить предстоящую охоту ― говорят, они иногда вместе охотились..."

― Завскладом сельпо? ― послышался в трубке голос Азимова. ― Не помню. Перебрал в памяти всех, а такого... Точно, не помню. Извини.

Простившись с Азимовым, я решил перенести на бумагу рассказ Зевиды. Конечно, за давностью восстанавливалось немногое, но среди малого отыскивалось несколько подлинных ее слов ― их-то я выписал, выстроив в колонку. Увлеченный странной криптограммой, в попытках отыскать некое в них затаенное, я не сразу придал значение очередному звонку Азимова. Казалось, звонил тот, как всегда, от тоски, но уже первый кусочек фразы после "Алло, алло" ("„.Слушай, Дауд..."), прозвучавший позывными к чему-то важному, насторожил...

― Слушай, Дауд, ― выдержав затем многозначительную паузу, Азимов произнес неожиданное: ― Вспомнил я.

― Что?

― Ну, этого... завскладом сельпо. Все правильно ― был такой. Ты знал его: помнишь, на базаре промышляла приезжая баба?