Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста

Он протянул еще пива, посетовал:

― Где найти малахольного с избушкой?

― Пошарим, ― сказал детина, принимая кружку. ― Я на серпантинах за Сары-Ташем вкалываю ― места дачные. Вожу гравий.

― Ставить дачу нужно самому, ― сказал продавец.

― Участочек, говорю, сначала найди ― послушай меня.

― Слушаю.

― На то ты Корноухий, ― вдруг, будто нарочно рассчитывая на мой слух, произнес детина.

"Корноухий... Корноухий... Корноухий... ― взволнованно повторил я про себя, ― неужто наш всамделишный Корноухий?!"

Не удержался, вгляделся внимательно, да, конечно! Правое ухо сверху искусно прикрыто волосами: Корноухий носил длинные волосы и, не исключено, с целью укрыть расщепленное на два лепестка ухо. Вот почему он называл меня земляком ― и в самом деле мы земляки! Он знал меня в детстве! А тот, детина ― кто он? Наверняка детина и продавец пива знались давно, с мальчишеских лет, когда в ходу были прозвища. Я дотронулся до плеча Корноухого ― тот обернулся, поприветствовал, тут же погрузился в работу, не теряя меня из виду. Детина направился к машине, а на вопрос, кто он, Корноухий удивился.

― Не узнал, что ли? Земляк. А меня признал? Раим я. Приозерчанин, ― выпалил Корноухий, радуясь и удивляясь.

Самосвал между тем, развернувшись, прогрохотал неподалеку. Корноухий, продолжая работу, безуспешно пытался окликнуть детину ― машина, сделав петлю, выехала на асфальт и исчезла за поворотом.

А Корноухий продолжал:

― Мы с ним отбухали детдом. Ну, Кот он ― вспомнил? Нет?

Как не напрягал память, вспомнить не удалось.

― Приозерчанин, говоришь?

― Ну да.

― Из Карповки?

― Не совсем. Говорю, детдомовский. А в Карповку наезжал к родичам, к тете, ― вспомнил?

Возвращаясь с пивом, я пытался припомнить детину ― все тщетно.

Но стоп!

Крутится на серпантинах за Сары-Ташем, рядом с дачными местами ― так ведь это как раз над дачей Азимова?!

Почему крутится?

Возит гравий на самосвале!

Не тот ли самосвал, что привидением выполз в тумане перед Жунковским?

Стоп!

Сходства: и тот и этот водители самосвала. Оба трудятся на серпантинах, за Сары-Ташем, оба в возрасте. Не всё! Оба с фиксами. Жунковский успел-таки разглядеть фиксы. А вот залежавшиеся кудри детины расплылись в тумане. Да и как их мог разглядеть Жунковский, если тот был в берете. Коричневым клином вперед. Выходит тот и этот ― одно и то же лицо?

Стоп!

― Нельзя на подножки! Располагайся на камушке ― с минуты на минуту распогодится... ― это вообразил я голос детины в тумане.

― Что-то в нем неприятно поразило, казалось, я определенно знал его, ― это голос Жунковского.

Я не заметил, как, размышляя о неожиданной встрече у пивного закутка, включил проигрыватель ― грохнула джазовая музыка. Я перевел звук на среднюю громкость и отправился к себе в комнату.

"Попробую выделить ключевое, ― думал я. ― Итак, детина-пивоглотатель и детина-водитель ― одно лицо. Дальше. Жунковского "что-то неприятно поразило" в водителе ― вот так-то, с первой секунды встречи?! Что в нем отталкивающего? Слежавшиеся шерстеподобные кудри, суженное книзу лицо, крупный нос. Улыбка довольно открытая и искренняя, крупные зубы в золоте ― нет ничего такого, что могло оттолкнуть с первого взгляда, значит, "неприятно поразило" другое, ― поразило ― стоп! ― нечто

СВЯЗАННОЕ НЕКОГДА С ЧЕЛОВЕКОМ С ТАКИМ ЖЕ ЛИЦОМ! НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО "ЧЕЛОВЕКОМ С ТАКИМ ЖЕ ЛИЦОМ" БЫЛ... ДЕТИНА! ВИДЕТЬ ЕГО ЖУНКОВСКИЙ МОГ В ПРИОЗЕРЬЕ - ТАМ, В ПРИОЗЕРЬЕ, ЕГО ВИДЕЛ, ВЕРОЯТНО, И Я...

У детины прозвище ― "Кот". Кот приезжал в Карповку к тете из детдома.

Корноухий ― детдомовец.

Но детдомовец и... Ромка ― вот куда потянулась ниточка! Ромка, Корноухий, Кот ― из одного детского дома!

Догадка преобразовалась в уверенность, экстрополировав нынешнего детину в Кота... И тогда я увидел карповский базар в воскресный день, рослого пацана с кудрявым чубом, уже тогда фиксатого, улыбчивого, розовощекого. Пацан -- теперь-то ясно, что это был Кот ― и Рябая, продравшись сквозь людскую массу, задержались в конце ряда. Рябая взяла в руки коричневый ватник, передала Коту ― тот примерил, Рябая оценивающе оглядела, поинтересовалась:

― Ну, как?

― Что как?

― Нравится, спрашиваю?

― Да как сказать... произнес Кот неуверенно.

Снимай! ― скомандовала женщина. ― Пошли.

Они перешли к другому, расположившемуся на земле, ряду. Рябая извлекла из груды барахла полупальто с широким поясом. ― Держи, ― она протянула полупальто племяннику, ― как это?

― Другое дело, ― оценил мгновенно Кот, не скрывая удовлетворения.

― Вижу, ― согласилась серьезно женщина. ― Не тонка ли? Не замерзнешь? Зимы вон какие здесь.

― Да как сказать... ― снова замялся Кот.

― Говори ясно.

― С шарфом не замерзну.

― Вот и я думаю: подкладка ничего. ― Рябая крутнула племянника, придирчиво осмотрела товар и сказала не то хозяйке, не то разом всем: ― Ношеная.

― Где взяться новому? ― парировала с неудовольствием владелица товара ― женщина с короткими усиками, конечно же из эвакуированных. ― Своей фабрики, как видите, у меня нет.

― Что фабрика! Не о том речь. Сколько носили вещь?

― Год, ну, два... ― мялась женщина.

― Ношеная-переношенная.

― Побойтесь Бога, ― обиделась женщина, ― торгую своим, лгать не умею.

― Да бросьте, ― обрезала Рябая, ― вот потертости... вот... вот...

И ни слова о цене. Рябая старалась сначала внушить неопытной торговке мысль о невысоких достоинствах товара, она плела паутину искусно, потому что минуту-другую спустя у торговки от былой уверенности не осталось и зернышка, она в самом деле напоминала жертву, правда, жертву, не ведающую, в какую сеть угодила.

― Но я не навязываю, ― выдавила торговка, и это защитительно-беспомощное "но" послужило Рябой сигналом к штурму.

― Сколько за него просите? ― спросила она снисходительно-иронично, показывая всем видом, что поинтересовалась стоимостью скорее из обычного любопытства.

Торговка поспешно назвала цену ― Рябая, усмехнувшись, продемонстрировала намерение немедленно ретироваться.

― Сколько бы вы дали?

Рябая, сделавшая шаг в сторону, передумала, потрогала товар, произнесла:

― Сколько? Потертость... С поясом... для города, может, и хорошо ― тут не город...

Торговка трепыхалась в сетях ― Рябая, поразмыслив, уверенно назвала цену.

― Да что вы! ― вырвалось и тут же затухло у торговки.

― Да то! ― произнесла еще более уверенно и решительно Рябая. ― Курам на смех. Назовите окончательную цену.

Женщина с усиками назвала, вызвав у Рябой еще больший приступ ярости. А еще минуту-другую спустя она, бросив в руки племянника покупку, отсчитывая деньги, зыркнула на меня:

― Чего крутишься?

― Камеру ищу.