Валерий Зеленогорский - Рассказы вагонной подушки

Беленький говорил Старому Каплуну: «Я никак не пойму, он хороший человек, он на своей Колыме ни одного еврея не видел в лесхозе, сюда приехал, кроме меня и Фиры-машинистки. У него вокруг – ни одного еврея, чего ему они поперек дороги встали, в чем корень этой злости?»

Старый Каплун сам часто думал об этом, ответов было много, но ни один из них не решал проклятого вопроса, в чем причины этой ненависти. Дело не в вере, разделяющей народы, дело, кажется, совсем в другом. Все ищут причину своего несовершенства, преодолевать себя крайне трудно, совершать усилия над собой – труд великий, проще всего искать свои беды в чужих, легко найти причину своих несчастий в другом.

Цыгане колдуют и живут не по правилам, как ветер в поле, грязные и темные, они при этом веселятся, песни поют, детей рожают – как их любить, если ты так не можешь.

Евреи – они хитрые, всех дурят, живут хорошо, даже бедные живут лучше. Что-то в них есть неприятное, что – непонятно, но неприятно. Смотрят так, как будто они одни люди, а другие им не ровня. Вроде вежливые, тихие, и били их, и гнали их, а извести под корень не получается. Баламутят весь мир, все деньги у них и власть тайная над миром, как их любить, если они не такие, как все, – вот и все доводы врагов.

Старый Каплун замолчал. Сколько лет на эти вопросы нет ответа. Тем, кто убивает, аргументы не нужны, так, может, не стоит искать ответы, все это тщета и ловля ветра…

Беленький кивал, соглашаясь, но чувствовалось, что полной ясности не наступило. Внучка уже устала слушать разговор дедушки со стариком, который все время сидит во дворе и дает детям конфеты, ей уже пора в песочницу, где ее ждут подруги, которые еще не знают по малолетству, что она другая, но им скоро объяснят. А пока внучка шепчет седому Беленькому, что она хочет пи-пи, а бабушка Белла говорила ей, что девочка не должна терпеть. Беленький извиняется и уходит.

Старый Каплун качает головой, бедная девочка, сколько тебе придется терпеть, не дай бог, конечно, а пока не терпи, натерпишься еще, как мы все, такая наша доля…

Из второго подъезда прошелестела тенью Бедная Сима, несчастная мать утонувшего Гриши, чудесного мальчика, с которым дружил внук Каплуна. Бедная Сима уже сорок лет живет без Гриши, если честно, она не живет, она уже просто ждет, когда соединится с ним, но ее время еще не пришло. Она каждую неделю ездит на кладбище и проводит там больше времени, чем в своем чуланчике, где она до сих пор сидит временами, если не было сил доехать на кладбище, иссохшая от горя старуха с потухшими глазами, Бедная Сима, пережившая своего сына.

Гриша утонул в десятом классе, холодным сентябрьским утром 64-го года.

Тогда еще не было никаких ритуальных залов, и все покойники лежали по домам, из которых их везли на кладбище.

Сначала в подъезд привезли гроб, он стоял на лестничной площадке, пугая запахом сырых досок и белым днищем пустого ящика. В нем через день вынесли Гришу в последний путь.

Во дворе собралась толпа, разрывая голову, играл оркестр фабрики, где работала Сима, маленькая хрупкая женщина с помутившимся разумом от потери единственного сына, красавца и спортсмена.

Гриша был защитником малышей в их дворе, занимался штангой и борьбой, бегал по утрам кросс в парке и всегда останавливался во дворе около мелких, показывая их врагам, братьям Башкировым, что малыши не одни, что есть у них опора и защита от наездов.

Старый Каплун никогда не просил Гришу присмотреть за внуком, но он помогал всем и ему заодно…

Сима работала уборщицей в красильном цеху и еще убирала в подъезде их дома. Гриша с десяти лет помогал ей делать это, не стесняясь ни капли, мел с четвертого этажа до входных дверей, а в пятницу мыл руками весь подъезд ловко и быстро.

Отца у Гриши не было, его происхождение было туманным, ходили разговоры, что Сима работала в госпитале в войну, где и нажила Гришу от какого-то выздоравливающего воина, сгинувшего потом в огне боев под Кенигсбергом.

Гриша учился средненько, но книжки читал, после школы собирался в техникум, но не успел – утонул в реке, которую перемахивал пять раз подряд в другие дни.

Какой черт утащил его на дно, так и не выяснилось, но он утонул без крика, пошел на дно, как якорь. Его выловили багром мужики с парома, который тащили по тросу, деревянной гребенкой – этот способ перемещения по воде Старый Каплун видел раньше в книжке по истории древних веков у внука.

Все это видела Гришина одноклассница, гулявшая на берегу, она же прибежала в их дом и выкрикнула тете Симе, что Гриша утонул. Маленькая Сима упала на лестнице, и все думали, что она умерла.

Но она не умерла, ей надо было похоронить Гришу, и она заставила себя жить.

Целый день была открыта дверь в коммунальную квартиру, где она жила в одной комнатке с Гришей.

Приходили соседи, люди с фабрики принесли венок и конверт с профсоюзными деньгами, на кухне уже что-то готовили на поминки, запах еды и сырых досок из ели до сих пор преследует, как запах смерти.

Старый Каплун потом долго думал, почему Гриша утонул, ведь по всем раскладам он нужен был своей маме Симе, она хотела внуков и спокойной старости. Старый Каплун до сих пор помнит, как в тот поздний вечер его внук пошел в школу, нарвал в теплице охапку цветов и пошел к Грише.

В их комнате уже никого не было, у гроба сидела мама Сима и спокойно разговаривала с сыном. Она с ним всегда разговаривала вечером, после своих двух работ, он всегда встречал ее, кормил ужином и нес на руках от двери по длинному коридору коммуналки, а она, маленькая, щуплая, с изможденным лицом, смеялась, она включалась, как абажур в квартире доктора Бермана – этот абажур был виден с улицы, у остальных висели лампочки под потолком, а у Бермана были абажур, дубовый буфет и домработница. Когда она зимой выносила колотить шубу Бермана на снег, многие выходили и смотрели на эту шубу; длинная, до пола, бобровая шуба завораживала.

Мама Сима сидела у гроба и тихо разговаривала с покойником, как всегда с живым Гришей, он рассказывал ей про свои дела и планы и гладил ее сухие, все в узлах и мозолях руки, которые не знали покоя.

Она сидела у гроба и гладила его белый лоб и черные кудри, она смотрела на него. Не отводя глаз, не обращая внимания на внука. Он просидел с Гришей всю ночь, сбегал домой и сказал своей маме, что будет у Гриши. Она вздохнула, но спорить не стала. Так до утра он и просидел возле Гриши, раздавленный случившимся.

Он не был ему братом, но он его чувствовал. Когда Гриша шел по двору, внуку Каплуна становилось теплее, он подходил всегда, хлопал по плечу, и все вокруг знали, что Гриша его кореш. Все понимают, что в десять лет во дворе старший друг важнее велосипеда.

В ту ночь внук сидел в их комнате, где мама Сима не проронила ни одной слезы. Потом Сима встала и начала что-то лихорадочно искать.