Валерий Зеленогорский - Рассказы вагонной подушки

«Дело не в груди, – говорила она подруге в бане, – дело в другом. Он подонок, и его надо посадить». Но подруга сажать его не хотела, насажалась уже, вот и мужа потеряла на вредной работе.

Крюкова сделала себе еще татушку в виде орхидеи на левой булке объемной жопы. Вообще-то, она, Крюкова, паука на затылке хотела наколоть, она видела такое в кино про китайскую проститутку, но следователь по особо важным делам Генпрокуратуры и дня бы не проработал с пауком на шее, тут и к бабке не ходи.

С этой орхидеей вышла незадача: однажды в командировке, в местной бане, Крюкову обняла девушка из мэрии. Оказалось, что орхидея означает, что ее владелица любит женщин, и девушка ошиблась, прокололась. Крюкова на извращение не пошла, не любила она этого, считала, что это грех, хотя девушка ее взволновала, и она с трудом удержалась в рамках своей ориентации.

В качестве заключительного аккорда Крюкова хотела удлинить ноги на аппарате Елизарова, но не стала – долгой песней оказалась эта операция, некогда было, дел невпроворот. Страна вставала с колен, а для этого кое-кого пришлось на них поставить и показать, кто в доме хозяин.

Ряшке Крюкова дала отставку, теперь он был ей не нужен, ее стал посещать раз в неделю начальник по кадрам предпенсионного возраста с тремя звездами на золотом шитье.

Кадровик был в постели не силен, но в кабинете он имел всех. «Кадры решают все, так было и так будет», – говаривал он с одышкой, после скоропалительного секса со своей Крюковой в ботфортах на голое тело и в его фуражке с золотой кокардой из чистого золота по последней моде.

Крюкова очень любила допрашивать мужчин, ей нравилось, как они дрожат от ее немигающего взгляда. Они улыбались ей, мелко подрагивая трясущимися ножками и ручками, когда она подписывала им обвинительное заключение. Они готовы были ползать перед ней на коленях, такие важные и крутые еще пару месяцев назад, когда они брезгливо смотрели на нее, сидя в дорогих ресторанах со своими длинноногими подружками или надменными женами, которые потом бегали и искали подхода к ней, такой невысокой и толстожопой.

Для души у Крюковой был один адвокатишко, молодой прилизанный пакостник, которого она имела во все дыры. Она его рекомендовала на громкие дела, он делал себе имя, помогал ей решать вопросы с бизнесменами, принимал от них на свой счет разного размера благодарности и передавал ей на ее офшор на Каймановых островах. В качестве бонуса она била его плеткой, а он в кожаном шлеме и с ошейником гавкал у нее в спальне под музыку Вивальди, под старый клавесин, чтобы соседи не боялись его воя после наказания госпожи.

Все было тип-топ, счет ее рос, домик в ближнем Подмосковье обрастал мрамором по цоколю, лет ей было еще мало, сорок по нынешним временам – не бабий век.

Замуж она не хотела, но любви желала, а особенно – отомстить душистому господинчику, о котором доходили слухи, что он так поднялся, что теперь до него, как ему казалось, как до Луны. Крюкова видела его довольную рожу в глянцевых журналах в окружении молоденьких сосок.

Но земля круглая, обратную сторону Луны наши славные органы сфотографировали еще при Хрущеве, а дело о коррупции, в котором господинчик был первой скрипкой, не только сфотографировали, но и задокументировали и дали ход – и началось.

Приняли всех по полной программе: выемки документов, захват с масками, и всех мордой в снег, и телерепортаж в новостях из Лефортово, где господинчик без галстука и шнурков оказался на шконке.

Он не ожидал, не верил, что с ним такое случится, с другими такое возможно, но с ним никогда. Но случилось, он попал под поезд, его бизнес оказался нужен государству, а он сам государству стал не нужен. Кино закончилось.

К допросу своей ритуальной жертвы Крюкова готовилась тщательно: с вечера сделала полную эпиляцию, косметичка и парикмахерша в четыре руки надраили ее фасад до умопомрачительной красоты.

Утром Крюкова надела латексное белье и лайковые ботфорты. Голубая форма с золотыми галунами и звездами на погонах довершила неотразимость карающего меча справедливости, и Крюкова поехала в Лефортово собирать свои камни. Время их собирать пришло неотвратимо, как наказание за преступление.

Душистый господинчик лежал в камере, липкий от страха. Он вонял потом и мочой, как бомж с Павелецкого вокзала. Ожидание в неизвестности раздавило господинчика, от былого шика не осталось ничего.

Еще вчера господинчик был высоким и значительным, а сегодня он просто никому не нужное говно и судьба его в чужих руках – так он думал, но то, что его ожидало, ему даже не снилось.

Его привели в кабинет на допрос, он сел на табурет, сложив ручки на коленях, как девочка-побирушка в детской комнате.

Незаметная дверь в стене мягко, без шума открылась. В лучах света, бьющего по глазам, явилась Крюкова. Как же желанна ей была эта встреча! Двадцать лет, все ночи она видела этот сон, и он сбылся.

Господинчик не узнал в важной госпоже девушку из давнего приключения, да и думать об этом в настоящем ему в голову не приходило, сейчас он просто хотел домой, и любая цена его бы устроила. Он собрал свои последние силы и напрягся, взывая к потусторонним силам.

Крюкова терпела. Она хотела наехать на него сразу, но начала формально: фамилия, имя, отчество и т. д и т. п.

Скороговоркой Крюкова зачитала ему весь список его преступлений, по ее словам выходило, что он государственный преступник и ему корячиться пятнадцать лет, в лучшем случае – десять лет без права переписки. Он ошалел, стал требовать адвоката. Она демонически засмеялась и сказала голосом Фредди Крюгера:

– Я тебе дам адвоката, это я – адвокат дьявола, я буду тебя казнить и миловать. Скажу тебе честно – тебе пиздец, деньги тебе не помогут, никто не возьмет, ты попал, готовься страдать, как я когда-то.

Она перешла к своей части обвинения.

– Ты, конечно, не помнишь пьяный секс на ковре двадцать лет назад в гостинице «Космос», а я помню до сих пор, помню и то, как потом жила двадцать лет, рыла землю, глотала слезы по ночам, чтобы никто не слышал моего воя. Я даже благодарна тебе за мотив для достижения своей цели.

Он замахал руками и заверещал дурным голосом:

– Это недоразумение! Я вас не знаю, это был не я, это страшная ошибка.

– Нет, милый, это не ошибка, ты брал, что хотел, ты брал все, тебе давали все за просто так, по праву рождения, и тебе было все равно. Ты думал, что так будет всегда, что ты всегда будешь наверху, а остальные мордой в подушку будут терпеть. Но твое кончилось, теперь наступило мое время, и вот ты здесь, в этой руке, и сделаю с тобой, что захочу. Вот тебе мой приговор в последней инстанции: я сейчас освобождаю тебя под подписку о невыезде, и ты будешь моим заложником три года, 1095 дней и ночей ты будешь служить мне. Если ты отказываешься, то собирайся на Колыму, там ты и три месяца не протянешь, я позабочусь, можешь не сомневаться, станешь там девочкой, мой сладкий. Время на раздумье уже пошло, время на раздумье закончилось, твое слово.