Джеймс Олдридж - Герои пустынных горизонтов

У бахразца было такое же крупное лицо, как у Гордона, тот же твердый взгляд, те же непокорные волосы; только рот в отличие от Гордона не казался чужим на этом лице: в складке губ были решительность и упорство, и усмешка их иногда казалась опасной. Именно рот — мягкий у одного, жесткий у другого — выдавал истинное различие между ними: бахразец, казалось бы порывистый, резкий, легко уязвимый, в то же время проявлял больше выдержки, чем Гордон, как будто жизнь для него имела более ясный смысл. Он как будто лучше в ней разбирался, относился к ней чуть-чуть насмешливо, но вместе с тем более спокойно, зная, что на все нужно время, время и еще раз время. Но вместе с тем он держал себя так, точно в эту минуту чувствовал за собой весь мир. Он кивнул головой и улыбнулся.

— Этот человек — террорист, — сказал Гордон Ашику. — Однажды у меня хватило глупости помешать жандармам Азми повесить его за это.

Бахразец снова слегка кивнул головой, как бы желая сказать, что он и сам считает неразумным проявленное Гордоном милосердие. Он выразительно прижал к груди свои скованные руки и на миг раздвинул губы в улыбке.

— Но то, о чем я не раз сожалел, теперь заставляет меня радоваться, — продолжал Гордон. — Повесь его, Ашик, пока не поздно. Пока мы не сцепились, пока не заспорили об его учении. Повесь его! — Гордон шумно, почти весело захохотал, подергал цепи бахразца так, что они зазвенели, потом схватил его за ворот куртки и дружески встряхнул, словно сонного. — Этот человек, — объяснил он Ашику, — городской революционер. Старый недруг. Когда я впервые солдатом попал в Аравию — это было во время восстания Рашида Али в Ираке, — весь нефтеносный район кишел жандармами Азми; они гонялись за молодчиком по имени Зейн-аль-Бахрази, который собирался взорвать нефтепромыслы прямо перед нашим английским носом. Никто из них, конечно, его в глаза не видал. Они только знали, что есть такой заговорщик, опасный смутьян, по слову которого десять тысяч нефтяников могут прекратить работу на промыслах и сидеть сложа руки до тех пор, пока власти не расстреляют из них человек пятьдесят. Смутьян так и не попал жандармам в руки; верней сказать, он был у них в руках, но они этого не подозревали. Они захватили десяток людей, которые вели политическую агитацию среди рабочих, и пригрозили им расстрелом, если они не выдадут своего главаря. Так обстояли дела, когда я попал на промыслы. Мне довольно было раз взглянуть на этих фанатиков в рабочей одежде, чтобы угадать среди них того, кто действительно заслуживал расстрела, — вот его! На это у меня хватило ума. А вот на то, чтобы указать его Азми, не хватило. Не мог я выдать этого бахразского черта. Ты меня слышишь? — Гордон так громко кричал, что старик наверняка слышал каждое его слово. — Послать его на смерть не мог. Тебе, как суфию, это должно быть понятно — любовь к богу, высшая мудрость и тому подобное.

Ашик хихикнул, кивнув головой.

— Видишь ли, старик, мы с этим Зейном посмотрели друг на друга и оба поняли, — продолжал Гордон. — Он понял, что я его не выдам… Ты скажешь, Ашик, что это — переплетение судеб?

— Конечно.

— Глупости! Просто мне было бы неприятно, чтобы убили человека, который так похож на меня. Ты посмотри на него. Если б я родился в семье нищего бахразца и мой интеллект был бы даром природы, а не плодом образования, — вот это и был бы я: Зейн-аль-Бахрази, несокрушимый догматик, борец за революцию города и деревни, мой духовный двойник.

Зейну явно не нравились эти шутки, но все же он был рад встрече с Гордоном. — Как видишь, — со вздохом сказал он Ашику, — мы старые знакомые, добрые старые знакомые.

И снова Ашик пришел в восторг, как будто все это было подстроено им нарочно, для забавы. Эту встречу все трое воспринимали как неожиданную причуду судьбы и топтались вокруг, не умея разобраться в ее хитросплетениях и поддразнивая друг друга ее сложностью. Только Смит оставался в стороне, теряясь перед этой тонкой игрой, основанной на пересечении разных жизненных путей. Гордон это видел и понимал, что все это недоступно Смиту как чересчур арабское, чересчур затейливое для его прямой и цельной натуры. Зато сам Гордон смаковал каждую новую ситуацию в этой игре, на которую мгновенно реагировал его деятельный мозг, привыкший вбирать все впечатления, чувства, действия, перемалывать их и вновь отдавать в виде взрывчатых излучений энергии.

— А ты поблагодарил ли Гордона за то, что он спас тебе жизнь? — спросил Ашик Зейна, продолжая игру. — Упал ли на колени, целовал ли край одежды английского благодетеля?

Бахразец засмеялся, и, хотя этому небольшому смуглому, внутренне подтянутому человеку было несвойственно буйное веселье, смех его звучал весело. — Моя любовь к жизни кончается вот здесь, — он провел рукой по шее. — Голову склонить я могу в знак благодарности, но не более того.

— Ай, ай! — воскликнул Ашик. — Заковать в цепи такого человека! — Но тут же он стукнул по своему креслу кулаком и стал серьезен. — А все-таки раз ты обязан Гордону жизнью, умей быть благодарным. Он тебя спас, и я требую, чтобы ты признал это.

— Что ж, признаю! — сказал бахразец, дотронувшись до своих тесно сжатых губ и крутого лба ради ублаготворения старика, желавшего, чтобы заслуги были оценены и добродетель вознаграждена. И тут же засмеялся снова. Гордон вторил ему.

— Ну и хорошо! — сказал Ашик, не обижаясь на их смех. — Теперь по крайней мере можно сказать, что вы — старые друзья, так что аллах все же восторжествовал и милосердие не пропало даром. А ты, Гордон, радуйся мысли, что совершил добро, пощадив жизнь простого рабочего, который тебе благодарен за это.

— Ты слеп, старый дурень! — вскричал Гордон. — Зейн только по обличью рабочий, на самом деле он столько смыслит в машинах, сколько и я, если не меньше. Слушай! Этот человек утверждал тогда, будто он — не то монтер, не то механик, что-то в этом роде, и я пошел с ним в механическую мастерскую, чтобы проверить, правда ли это. Вот было смеху! Головой он все знал и понимал, но механизмы отказывались повиноваться его рукам. Было совершенно ясно, что он и машины находятся в непримиримой вражде друг с другом. Он механик, но механик совсем особого рода; его специальность — чувства и мысли его собратьев. Посмотри, на вид это совсем обыкновенный человек, но тем он опаснее. Вся его сила в голове, а не в руках, точно так же, как и у меня. Это и делает его опасным. Он — политический механик, механик революции.

— Ну что ж, ты занят тем, что устраиваешь восстание в пустыне, — возразил Ашик, — а он делает то же в Бахразе. Теперь вы встретились, и оказывается, что вы старые друзья. Так свези его к Хамиду — и все в порядке.

Гордон покачал головой и повернулся к Зейну: — А чего тебе, собственно, нужно в пустыне? Что ты можешь сказать кочевникам о свободе?