Владимир Костин - Бюст

— А вот я тебя арестую и засажу, буржуенок, — прохрипел майор, — как японского шпиона. Бокс!

— Я инженер и сын инженера, — сказал Петя.

— Бокс! — закричали офицеры. Выяснилось, что они здорово недолюбливали этого майора и не желали ему добра.

— В стойку, — прохрипел майор, — в стойку, холуй японский!

Петя перестал думать.

Он провел апперкот, руки майора упали, и слева налетел свинг. Офицер рухнул на эстраду в бездонном нокауте. Рот его был открыт, из него высовывался кончик языка.

Этому левому свингу Петя учился у Андрея Шиляева, светлая ему память.

И наступила тишина.

— Идите отсюда, чешите и не оглядывайтесь, пока целы, — сказал самый старший из офицеров, подполковник с малярийным лицом.

Хорошо, что они не любили майора. Офицеры молча расступились, и Пьеро с Понеже стремительно бросились в кусты, туда, где десять лет тому назад они кидались зелеными орехами и подбили глаз Понеже.

А в это самое время в театре «Модерн» закончился банкет. К его завершению к театру подогнали множество машин с ревущими моторами. Из театра выходили нарядные улыбающиеся люди. Автоматчики заталкивали их в машины, и люди поочередно переставали улыбаться. Потому что автоматчики были грубы и заносчивы.

Первые машины уже пошли, а мужчины все выходили, улыбаясь, и переставали улыбаться, забираясь в машины.

Над площадью висело вонючее, обморочное облако выхлопов. В одной из первых машин ехал авторитетный Илья Николаевич Голенищев. Он вынул цветок из петлички, бросил его через борт и сказал: — Не обольщайтесь, друзья — нас везут в старую японскую тюрьму.

Он был прав. Домой из них не вернулся никто.

На последнем перекрестке Пьеро сказал Понеже: — Я удираю в Шанхай. Есть, у кого останавливаться по дороге, по-китайски говорю. Пойдем со мной.

— Я остаюсь, Петя, — сказал Понеже, — ты понимаешь, сын мой.

Его старики родители были дряхлы и больны, и Вася был старшим из пяти братьев и сестер.

Они обнялись, поцеловались и расстались навсегда.

Родители Пети давно перебрались в Шанхай. Он жил со старой амой. Она встретила его в большой тревоге, ругалась, обзывала «пижон-сын». Трое солдат прошли по улице, вломились к соседям, дорожникам Маниловым, ограбили их и побили Степана Сергеевича. Спасибо, что не арестовали. Ухмыляясь, спрашивали о девушках. Значит, будут грабить, будут насиловать. Мудрая ама помнила еще зверства ихэтуаней. Предвидение не могло ее обманывать.

Петя хотел было выспаться, чтобы двинуться ночью, но ама не позволила. Она накормила его доотвала, дала адреса в Чаньчуне и Сыпине. Какие-то деньги были, родители оставили ему на чрезвычайные расходы сто долларов. Добраться до Сыпина — это главное. Но как же далеко, как страшно, заплакала ама, страна в дыму, кругом бандиты. И от Сыпина до Шанхая — еще тысяча ли. За меня-то не беспокойтесь, со мной здесь поживут дети. Поклон для папа, поклон для мама.

Ама, ама, все двадцать пять лет каждый божий день ама. Мы увидимся, ама, сказал Петя, обнял ее и поцеловал. Она перекрестила его и вытолкала за порог. «Покатился колобок», подумал Петя и зашагал в сторону Фуцзядани. Пальцы все еще болели.

(Они увиделись за неделю до ее смерти. Она умерла от старости, ничем не измученная, и Петя часто видел ее во сне: на целине, в Новосибирске и Благовещенске. Пока не умер сам — одинокий старик-скамеечник, дружок всех благовещенских китайцев.)

Через два года Петя вернулся в Харбин, через семь лет умерла его мама, через восемь лет умер отец, ровно через десять лет Петя уехал в СССР.

КВЖД окончательно перешла к китайцам, Петя продержался на работе еще два года, но в один прекрасный день ему сообщили, что его место занимает выученный им товарищ Лю Фу, а ему, Сосницыну, работа в этой системе не предвидится. Петя с чистосердечной жалостью представил себе, какой бардак наступит отныне в деле ремонта стареньких харбинских паровозов, а значит — во всем. Аварии, простои, пробки задушат Дорогу.

Спецнаборные китайцы, просидевшие полжизни в горах с товарищем Мао, умели только митинговать и затевать свары за поеданием риса. У них была скверная привычка оправляться на рабочем месте. Все они страдали запорами, поэтому чья-нибудь голая задница смущала взор в бессменном режиме. Китайцы становились другими, совсем чужими.

В СССР умер Сталин, расстреляли Берию. Радушный консул манил на целину в Казахстан, соблазняя бесплатным проездом и подъемными в три тысячи рублей. Консул напевал о том, что страна неслыханно расправляет крылья, взлетает в сказочную новь без него, Петра Ивановича, ему будет стыдно возвращаться на готовенькое, и кто он будет в глазах соотечественников, на какую роль сможет рассчитывать?

Жена-китаянка отказалась ехать с Петей и просто исчезла вместе с маленькой дочерью, растворилась среди сотен родственников, и без того осуждавших ее замужество.

И Петя уехал один и попал в целинный совхоз «Заветы Ильича», на притоке Иртыша.

Еще молодой, видный, он стал незаменимым в делах ремонта техники и всего, что связано с электричеством. В свой первый целинный год он был невероятно активен, кипуч: учил желающих боксу, пел в самодеятельности, подбил молодежь на строительство детской площадки. Зимой, на пару с казахом Шакеновым, он, по харбинской памяти, сделал сани «толкай-толкай», что, с одной стороны, обеспечивало отличное сообщение с заречным совхозом «Ленинский путь», а с другой — было превосходным развлечением для народа.

Он держал себя в форме: подкидывал железо, выучился ездить верхом и гонял по степи, как джигит, по утрам во все времена года усаживался в цинковую ванну с холодной водой, как Пушкин Александр Сергеевич.

Сразу видно, говорили про него, что родился и воспитался он в чужих краях и ел другой хлеб.

В него влюбилась дочь председателя Люся, вернувшаяся с бухгалтерских курсов, из Павлодара. Он был старше на пятнадцать лет, но обаяние его было так велико, что никто не осудил их красивые свидания и скорую женитьбу. Тесть его очень ценил и любил. Теща, глупая, спесивая председательша, — и та была к нему тепла, хотя говорила мужу, что Петя все-таки чужак, «нехристь», и как бы чего не прилетело. Слова в СССР поменяли течение или вовсе обессмыслились, замечал про себя Петя: он-то как раз был христианин, а нехристями были почти все остальные.

Но когда у них родился сын Игорь, Петя уже заметно худел и хмурел.

Бабочкой об стекло, рыбой об лед, головой об стену. И эта жуткая отдельность дел от слов, слов от дел. Завистливость, желание во всем видеть плохое и шкурное — и мелочность, мелочность во всем. Кругом жили люди без позиции. Им не нужна была позиция. И, Боже мой, какая нищета и грязь кругом, везде, такую нищету можно было только придумать, неестественная, нарочная, навязанная!