Вадим Месяц - Лечение электричеством

Они считали его существом низшей расы, — Батюшка этого не умел. Он смотрел на них, пытаясь понять, чем же они от него отличаются. Он был немногим их толще, хуже составлял беседу, быстрее пьянел. Почему я должен мыть посуду, если меня нет дома? Почему вообще я должен мыть посуду?

— Это… Мне нужен мой фотоаппарат… Слышите, козлы? — сказал Алекс. — Вы оскорбительно себя ведете. Я вас в гробу видел. Чтоб дома был порядок, когда я вернусь.

Когда Попа выводили, Эвелина пыталась протиснуться сквозь полицейских, чтобы столкнуть его с лестницы.

— Вы давно с ней живете? — заговорила с Попом женщина задушевным голосом. — Неужели нельзя обходиться без драки? Вы очень много пьете, да?

Поп, почуяв в ее словах неладное, в беседу ввязываться не стал; сказал только, что никогда ни с кем не дерется. Поговорить ему хотелось, ему очень хотелось пожаловаться, но не полицейским же.

— Все было подстроено, — сказал он наконец. — Она изменяет мне. Вы видели? У нее в спальне плюшевый медведь. Это не я подарил. Я не знаю кто. Теперь даже не догадываюсь. Раньше я считал, что это Грабор, но к нему сегодня приехала жена.

Алекс ждал сочувствия полицейского мужика, но тот только тревожно откашлялся и закурил. Женщина продолжала говорить материнским тоном. Может, ей и вправду хотелось понять, зачем все это. Она устала за день. Алекс посмотрел на ее рубленые, почти мужские черты лица и подумал, — нет, ты меня не расколешь. Вся эта возня — для будущего протокола.

— Дети у вас есть? — спросила она.

— Не знаю, — отрезал Алекс. — Я же у вас не спрашиваю о ваших детях. Отвезите меня в Ап-Стейт к родителям. У меня отец писатель. Он напишет про вас, подлецов. Зачем я вам в тюрьме? Только зря занимаю место. У вас дети есть? Вы ведь муж и жена, да? Вы не деретесь? А то у него такая дубинка.

Мужчина резко затормозил, и Алекс ударился лбом о решетку, отделяющую его от полицейских. Женщина не отреагировала, только погладила парня по руке, успокаивая. Поп подумал, что этим людям не нравится ход его мыслей, а может, даже его голос; он решил, что в полиции его будут бить, и ему сейчас нужно во что бы то ни стало подружиться с ними, чтоб не били, чтоб хотя бы не били.

— Я тоже курю, — сказал он. — Вы когда-нибудь видели такие вот сигареты? — Он подтянул к своим скованным рукам фалду куртки, достал устаревшую за сегодняшний день голубую пачку и швырнул ее на сиденье. — Это французские. Голуаз. Не пробовали? Только у меня кончились…

Мужчина затормозил опять, но на этот раз Поп успел сохранить равновесие. Женщина открыла заднюю дверь, сказала властно:

— Сигареты дай, сигареты, — она двинула рукой так, будто речь идет о деньгах. — Скорее.

Поп кивнул на сиденье.

— Я не собирался курить, — он с сожалением посмотрел, как у него забирают последнюю игрушку. Когда дверь захлопнулась, он поймал на себе тяжелый взгляд мужика, сидящего за рулем, тот почему-то следил за каждым его движением.

Они поехали еще быстрее, дороги были пусты, полицейский не включал сирены. Алексу показалось, что он ведет машину с закрытыми глазами. Он засмотрелся на мелькание электрических огоньков за окном; улыбнулся тому, что его уже второй вечер бесплатно катают на автомобиле. Лучше бы и впрямь домой. Какая им разница.

— Я не собирался курить, — опять заговорил он. — Я вообще мало курю, не люблю. Я, конечно, не имею специального образования, но люблю фотографию, музыку… Я уже кое-что изобрел. Не злитесь, это вам может быть полезно. Мы можем открыть совместный бизнес. Вот вы много курите, правда? — спросил он у полицейского.

Тот вздохнул, как усталый бык, продолжая следить за дорогой; казалось, что он о чем-то напряженно думает, хотя ни о чем не думал.

— Ничего страшного. Многие курят, — согласился Поп. — Бросить трудно, а для того, чтобы бросить, нужно начинать себя ограничивать. Ведь чем меньше вы курите, тем меньше вреда для здоровья. Все зависит от количества сигарет. Все, что для этого необходимо, — это портсигар-будильник. Это такая железная коробочка, которая запрограммированно открывается несколько раз в день — в зависимости от того, какую программу вы туда поставите. Открыть ее можно только особым ключом — для того, чтобы зарядить сигаретами… Вы понимаете, о чем я говорю?

Полицейские не обращали на него внимания. Мужчина насупился, женщина вертела в руках дурацкую пустую пачку, губы ее что-то шептали. Вскоре она тоже закурила.

— Понимаете? Машинка выдает вам по одной сигарете через каждые, допустим, три часа. Ни больше — ни меньше. Представляете, как это дисциплинирует? Это нужно каждому, кто хочет бросить курить. Это серьезный бизнес. У меня нет денег, чтобы наладить производство, но в принципе — дело наживное. Я разговаривал со многими курящими людьми, они в восторге от моей идеи. Попробуйте сосчитать, сколько сигарет вы выкурили сегодня за день? Больше пачки, наверно…

— Все. Мудак. Будет тебе сейчас железная коробочка. — Машина остановилась около полицейского участка.

— Минетчица, говорю я вам, минетчица. В Сикокусе жила в общаге. Брала у всех, у кого только можно, но сделала себе распорядок. График. Всё по полочкам. Всё по размерам. Мне ли не знать. Самая вдумчивая. Самая отзывчивая. Самая-самая. Потом жены собрались и написали пасквиль. Все жены. Всех мужиков. Так и написали «не нужна нам в общаге минетчица, пора ей ехать в другую общагу». Она съехала и теперь она: программист… диссертация… губы бантиком… Такая вот латышская интеллигенция… Лучшая! Нежная! Латышская! Интеллигенция в нашей с тобой, брат, жизни!

Ребекка, миниатюрная девушка с нервным смехом на губах и табачным дымом в гигантской прическе, жила вместе с мамой и сестрой этажом ниже, они снимали небольшую полуподвальную квартиру. По квартире можно было бродить и думать: вот дом, вот наш последний дом. Бека была хороша собой и училась в местном колледже на экономиста. Она часто думала о бессмысленности жизни и белизне своей кожи: столетия безумной войны клеток проистекали за этими покровами. Ей сказали однажды, что просвечивающие сквозь ткань вены помогают в судьбе: она держала их именно в просвечивающемся виде, выставляла напоказ свои ключицы без украшений и прохладную шею. Она не забывала малокровно улыбаться и задористо хохотать.

— Shazzam! Would you believe? I passed the test! Put your hands in the air: this is a robbery!

Смех получался ненатуральный, дребезжащий, но она смеялась — всегда смеялась. Она знала, что, приходя в гости, нужно смеяться. Она смеялась и никому не верила. Просвечивающие сосуды, истонченность пальцев настраивали на противоположное — на нечто совсем настоящее и не очень животное; на изысканность по пути в незатейливость. Соседи сверху залили ржавой водой ее шкаф, мама ничего не сказала об этом, сестра постоянно была на работе. Когда она возвращалась, они ссорились. Потом переносили споры на мать, после чего все втроем разговаривали обо всем, кроме мужчин.