Вадим Месяц - Лечение электричеством

— Вы должны переодеться и следовать вместе с нами.

— Трогательно. Под белы рученьки?

Двое. Один миниатюрный, с длинными волосами, собранными в лошадиный хвостик, пахнущий, видно, хорошим одеколоном, в правильном галстуке, в правильных туфлях — идеальный мужчина, только маленького роста. Даже при исполнении он успел скосить один глаз на зеркало, висящее слева от входной двери. И второй: мумия, наверно, главный, тощий до безобразия, до костей, до сожжения, но, похоже, обладающий чудовищной физической силой. Полное отсутствие мимики на лице, словно эта часть тела уже отмерла или на нее была пересажена кожа с задницы. Первый передвигался по дому, второй ощупывал его взглядом. Оба были немолоды, но настолько отличались друг от друга, что их можно было принять за педерастов. Грабор решил смутить их своей красивой подругой.

— Лизонька, к нам ГПУ приехало, — сказал он громко. — Кофе? Чаю?

Мужчины громыхали по кругу. Старались менять ритм, но получалось: друг за другом. Бедные, скованные люди.

— От кофе портится цвет лица, — обратился Граб к мумифицированному человеку. — У нас есть все иммиграционные документы. Хусейн — преступник, да?

Толстяк вышла из душа. Она уже успела накраситься, уложить волосы и принять серьезный вид.

— Я его жена, более чем семь лет. Не посмеете.

Глаза мужчин становились все безыскусней.

— Этот человек холост, — отозвался Вяленый.

Когда они уходили, Лизонька пыталась попасть ногою в раструб колготок. Поцеловать Грабора не успела: парни стали действовать решительней, взяли его под руки и вытолкнули за дверь.

Они выехали из города и вышли на тёрнпайк. Всё так же молча, без объяснений. Грабора посадили на переднее сиденье: ему казалось, что он чувствует затылком пластмассовое лицо Вяленого. Тот курил, и Грабор подумал, что он не без удовольствия пускает дым ему в спину. По обеим сторонам дороги громоздился разномастный пригород, чернея железными мостами развязок и дымами фабричных труб. Снег здесь сошел почти на нет, а там, где остался, лежал неровными блекнущими на глазах пятнами, делая общую картину еще более сырой и гадкой. Промелькнули рекламы с незавязанными галстуками от Диора, висящими на плечах женщины без головы, она прикрывала их концами свои груди. Какие-то мальчики порочного вида от К. Клайна держались щепотками пальцев за зипы от джинсов. Грабор рассматривал свои руки, пытаясь найти способ спасения… Несколько раз он обернулся на водителя, словно его вид мог подсказать, что делать, но тот не заметил его взгляда. Грабору показалось, что он едет с закрытыми глазами.

— По Пуласки было бы короче, — коммуникабельно сказал он, когда понял, что они подъезжают к аэропорту Ньюарка. — И дорога там бесплатная.

Миниатюрный, услышав его слова, почему-то вздрогнул и посмотрел на Грабора, как смотрят на сумасшедших. Весь аэропорт был оцеплен, они проехали в зону долгосрочной парковки только после того, как полицейский вдумчиво перечитал их удостоверения. Там, уже за пределами аэропорта, за металлическим забором стоял старый, проржавевший микроавтобус Грабора из его бывшей жизни. Возле автобуса прохаживались трое в штатском, один с приближением автомобиля потянулся к кобуре, скрывающейся в глубинах его пальто у сердца. Пока остальные шелестели затворами пушек, фотоаппаратов, какими-то документами, Вяленый быстрым шагом прошел к микроавтобусу и раскрыл его задрапированный багажник. Оттуда из вороха барахла и падающих пивных банок показались лаковые туфли и ноги в красивых носках, задирающиеся вверх брюки обнажили белую кожу ног… Появились четыре хорошо одетые ноги в хороших туфлях…

Грабор сел на асфальт, но его тут же заставили подняться. Из-под газет и тряпок постепенно освобождались тела двух приятных на вид мужчин, уже были видны их окостеневшие пальцы, на одном из них оставалось обручальное кольцо, соседний с кольцом палец еще шевелился. Трупы выбирались из тряпок с удовольствием, хватались друг за друга галстуками, пытались светиться любой частью своего тела. Несуразно заброшенные на головы пиджаки, сами головы, обмотанные кусками грязных простыней. Окостенелость, посмертная несбывчивость: наконец сотрудники вытащили из багажника безжизненные тела президентов Джорджа Буша и Михаила Горбачева.

Грабор, засунул руки в карманы и посмотрел в небеса. Ему хотелось извиниться за происшедшее.

Попа выставили из психушки в шесть утра. Ему было обидно, что не дали выспаться, к тому же ныли кости от смирительного халата. Вчерашние события он помнил плохо, в памяти всплывали мусорные корзины и пластиковые стаканчики, которыми он бросал в полицейских. Следов от драки на его лице почти не осталось, только небольшая ссадина на подбородке. Чувство оскорбленности сменилось болезненной виноватостью… Утешало то, что пока с него не взяли денег. Он вежливо попрощался с охранником и, выйдя на улицу, попытался сообразить, где находится. Он сразу понял, что не был здесь никогда. Достал кошелек, в пустоте которого не сомневался. В прозрачном отделении для кредитных карточек торчали водительские права с фотографией Микки Мауса, выданные на имя Алекса Бартенова. Поп улыбнулся подарку старшего брата, в глазах его мелькнуло отчаянное веселье.

— Нет прощения, — громко сказал он, чтобы взбодриться. Он не помнил, кто научил его этому выражению, но знал, что бесчисленное его повторение на людях приносит пользу. Что люди в конце концов начинают смеяться.

Было воскресенье, улицы оставались пусты, лавки закрыты, и Алекс пошел на гудок поезда, раздавшийся где-то неподалеку. Он ясно себе представил станцию где-нибудь в Южном Ориндже, вывеску «Нью-Джерси транзит». Он подумал, что полицейские не стали бы отправлять его в город.

На безлюдной улице стояла молодая черная женщина с пятью детьми на оранжевых поводках. Поводки были прицеплены детям на правую руку. Она дожидалась переключения светофора. Дети бегали друг за другом, перекручивая веревки, изредка что-то выкрикивали. Она терпеливо распутывала поводки и смотрела вдаль. Бартенов подошел сзади, дети не обратили на него внимания, а девушка от неожиданности вздрогнула.

— Вы напугали меня до смерти, — сказала она, с улыбкой разглядывая Алекса. — Вам нужно взять такси или дожидаться автобуса.

— Я не хочу такси. Не люблю, — Батюшка тоже засмеялся, ему нравилось, что девушка дружелюбна.

Один из негритят обнял ногу Бартенова и стал карабкаться по ней вверх. Алекс на всякий случай прикрыл пах, но мамаша уже рванула поводки, пересекая улицу.

— Слушайте, — сказала она, — продайте мне пару сигарет за квотер.

— У меня нет сигарет, — Бартенов из вежливости похлопал себя по карманам и вдруг вынул из нагрудного голубую пачку с неанглийским названием. В ней оставалось штуки четыре, три он протянул девушке.