Кристофер Харт - Спаси меня

Клайв же тем временем украдкой выходит, ощущая сильные боли в той части тела, где обретается самолюбие.

Бывает все-таки, находит на Эмму такое настроение, когда она похожа на гончую. Стоит ей взять след, и она способна без устали преследовать оступившегося мужчину. Или, на худой конец, женщину. В число ошибок сильного пола, оскорбляющего ее чувство меры и приличия, входят: финансовая несостоятельность или неадекватная зарплата; мужланство и дурные манеры (в особенности отрыжка — непростительная привычка); запах пива изо рта (который частенько предвосхищает отрыжку); чрезмерное оволосение тела. Невыносимы мужчины, которые полагают, будто прилично пренебрегать чистотой нижнего белья только потому, что его все равно никто не видит. Несносны те, кто жалуется, что Эмма покупает слишком много одежды, и те, у кого постоянно чешутся ноги. В число оступившихся женщин входят подруги, которые слишком сильно красятся. Недолюбливает Эмма и девиц, одевающихся так, словно собрались на деревню к дедушке: растянутые старые леггинсы, свитер, кроссовки… И вообще, бессмысленна любая спортивная одежда, которую надевают не по назначению, то есть не в тренировочном зале. Вульгарно бегать трусцой, а потом потной и разгоряченной вваливаться в общественное заведение. Видала она таких в Кенсингтон-гарденз — представьте, бежать летом, в самую жару. Как такое возможно? Помнится, сидит Эмма в «Белой лошади» в Парсонз-Грин, как вдруг вполне симпатичная девушка в спортивной одежде и кроссовках подбегает и бесцеремонно шлепается в кресло. К ней тут же присоединяется компания парней, с которыми она явно очень хорошо знакома. И вдруг — где такое видано?! — эта бегунья поднимает край футболки, отирает ею лицо и говорит: «Боже, я бы сейчас целую пинту выдула». Поначалу Эмма заподозрила в незнакомке австралийку, но позже выяснилось, что та — самая настоящая англичанка.

Да, непереносимы девицы, которые смеются до колик над плоским мужским юмором, а то и сами ведут себя откровенно вульгарно. Просто страшно смотреть иной раз: сидит молодая пара, парень уже хорош, но все равно себе подливает, глупея с каждой минутой, а рядом сидит его подруга и только подзадоривает кретина своим смехом, точно он представляет собой истинно забавное зрелище.

Да, — еще невыносимы толстухи: как можно так распускаться?

И девицы, которые любят ходить в ресторан за свой счет.

Да, и некоторые также считают приличным шутить о тампонах и вообще о женских проблемах. Заявлять прилюдно, что они «не в форме». Какое бесстыдство!

Клайв уходит на кухню сварить какао. На плите греется молоко, и он заглядывает в гостиную спросить — не желает ли чего-нибудь его половина.

— Спасибо, нет, — отвечает Эмма, не отрываясь от журнала.

— Спасибо, нет, — повторяет за ней Клайв, манерно покачивая головой. — Спасибо, нет.

— И не надо стоять за спиной и передразнивать, — замечает обладательница вездесущих ушей, невозмутимо переворачивая страницу.

Ретировавшись на кухню, Клайв печально вздыхает, пытаясь убедить себя, что совершенства на свете не бывает и наивно ожидать от человека всего сразу. Вот почему мир кишмя кишит одинокими женщинами за тридцать, которые дожидаются Мистера Само Совершенство.

Крепись, сестра, ждать придется долго.

А потом ему вспоминается Амрита: золотой браслет, кольцо из маленьких переливающихся дисков на тонких смуглых руках, большие темные глаза и улыбка. Вот и сейчас ее улыбка стоит перед глазами, свежа и неотразима, как в прошлый раз, когда Клайв нес Амрите чашечку кофе и запнулся о кабель факса, залив только что распечатанный ею разворот. Тогда она подняла на него божественно-умиротворенный взгляд и нежно изрекла: «Спасибо, Клайв». Не то что некоторые…

И тут убегает молоко.

Незадачливый мечтатель бросается к конфорке и неуклюже сдергивает кастрюльку, опрокидывая ее содержимое на дверцу духовки. Берет швабру, тряпки и начинает прибираться, как вдруг из гостиной доносится голос Эммы:

— Дорогой, не забудь, у тебя на плите молоко. Ты же знаешь, оно так отвратительно пахнет, когда убежит.

И Клайв страстно борется с одолевающим его желанием вскочить, ворваться в гостиную и выжать на свою обожаемую половину эту зловонную, пропитанную сбежавшим молоком тряпку. А потом сказать что-нибудь «неумное». И еще отрыгнуть. Прямо ей в лицо.

Несколько дней спустя Бет соглашается составить мне компанию на ленч. Пусть между нами все кончено, но мы можем вести себя как цивилизованные люди.

К 13.10 я уже на месте, сижу с бутылочкой солодового. Специально пришел пораньше, чтобы посмотреть, как она войдет в двери, плавно покачивая бедрами. Хочу охватить ее взглядом целиком, сверху донизу.

К сожалению, все вышло совсем не так, как я предполагал. Не успеваю я и глазом моргнуть, как над моим ухом звучит приветливое «Здравствуй», Бет целует меня в щеку и садится напротив.

— Кстати, кошмарный лосьон, — говорит она.

— Я не пользуюсь лосьоном.

— Боже, тогда все гораздо хуже. Видимо, ты сам так пахнешь. Как это я не замечала раньше?

— Я не пахну, — холодно улыбнувшись, отвечаю я. — А ты со всеми такая непосредственная?

Она задумчиво качает головой и зажигает сигарету.

— Пахнет мылом, — добавляю я.

— Мылом?

— Я вымыл руки в туалете. У них тут клубничное или малиновое.

— И натерся хорошенько, чтобы подольше благоухать? — спрашивает она с ничего не выражающим лицом. — Зачем лицо-то с мылом мыл? Какое трогательное ребячество, ты что, сказал нехорошее слово? «Попа» или «фиг вам»?

— Нет. Я испачкал шею чернилами для принтера. В другой раз объясню. Что будешь заказывать?

Бет выбирает водку со льдом и, блестя глазами, добавляет:

— Хорошее сочетание. Водка и… — и смотрит на меня выжидающе. — А тебе, похоже, не нравится.

— По крайней мере не с утра.

Так вот откуда эта кажущаяся самоуверенность.

— Ладно, забудь. — Бет игриво склоняет набок голову нестерпимо соблазнительным, кошачьим движением. Впрочем, слишком обольщаться не стоит, она могла бы исполнить это для любого, как на сцене для безликой публики, незримой за ярким светом рампы ее собственного «Я». Чуть слышно говорит: — Ты, разумеется, не хочешь, чтобы я тебя совратила.

«Флирт, флирт, флирт!» — проносится в голове горькая мысль. Бет, интересует ли тебя хоть что-нибудь, кроме несчастных сердец вожделеющих о тебе страдальцев?

И в то же самое время какая-то подлая, доисторическая и совершенно неотъемлемая часть меня кричит, изнывая от похоти: «Да! Да!! Да!!!» А из округлой серой массы со свистом вырываются синапсы и аксоны и, сжимая пах своими плотоядными лапами, вопят: «Соврати меня! Ну соврати же!!!»