Кристофер Харт - Спаси меня

Бет не знала точно, что он имеет в виду, и потому ответила неопределенно:

— Хм… неплохие магазины.

— И ты, конечно же, увидела в витрине какое-нибудь страшно дорогое платьице, тут же влюбилась в него и решила, что без него не уйдешь…

— Нет. Я купила только этот шарф.

Он внимательно посмотрел на шарф на ее шее и сказал:

— Очень сдержанно. Даже, я бы сказал, аристократично. И все?

— Все.

— Чем же ты тогда занималась все это время?

— Работала. И сидела за кулисами. Ты же знаешь, какая у меня увлекательная работа.

— Может, тебе вязанием заняться — чтобы не скучать в одиночестве.

Бет улыбнулась:

— Ага, я уже и сама подумываю, — и снова уткнулась, ему в плечо. — Может, когда-нибудь научусь.

После обеда Майлз отнес Бет в постель и заботливо подоткнул ей одеяло. Бедняжка так устала. Сделал ей легкий массаж спины и шеи, поцеловал и шепнул на ухо:

— Почему не позвонила?

— И что ты ответила? — спрашиваю я.

— Сказала, «прости, некогда было». — И отводит взгляд.

Я тушу сигарету, смотрю в окно, за которым течет холодная синяя река, и снова перевожу взгляд на Бет.

— Зачем ты вообще мне все это рассказываешь? Что, если я не хочу ничего знать о том, как моя любимая девушка счастлива с моим лучшим другом?

С виноватым, но решительным видом она накручивает на вилку спагетти и отводит взгляд.

Ленч закончился, так и не начавшись: макароны на тарелке сложены в ровные кучки и не тронуты.

Я склоняюсь к Бет, чтобы чмокнуть на прощание в щечку, как вдруг она поворачивается навстречу и крепко, от души целует меня в губы.

— Спасибо за угощение, — говорит она. — Еще увидимся, цыпуля. — И плавно, точно танцуя, с поддельной самоуверенностью удаляется в направлении Лесбо-Ливви и ее ювелирной лавки. Легкий бриз играет ее волосами, а платье беззаботно колышется на бедрах.

А меж тем у нашей милой одинокой Кэт дела обстоят не лучшим образом.

Она все еще грустит по Тому. Представьте, каков наглец! Сладкоречивый, двуликий, упрямый наглец! И при том — он высок, удачлив, очарователен, начитан и подтянут. Кэт видит причину его душевной ущербности в том, что Тому никогда в жизни никто не делал больно — что было бы совсем нелишним, дабы придать мерзавцу хоть какое-то сходство с человеком. Она все больше склоняется к мнению — душевные недоросли среди мужчин вовсе не редкость. Поэтому, благополучно вымахав до своих шести футов трех дюймов и удачно вписавшись в безупречные контуры своих деловых костюмов, в глубине души они остаются истинными младенцами, которые не замечают ничего, кроме собственных физиологических потребностей.

Человеческая душа куется молотом судьбы. Вынеся страдания и лишившись чего-то дорогого, человек становится добрым, чутким, понимающим и по-настоящему взрослым. Душа по большому счету соткана из рубцовой ткани на сердце. А вот наш Том всю жизнь счастливо избегал душевных мук. (Он сам похвастался, будто всегда бросает девушек первым.) А значит, и сердце его сохранило изначально младенческие, зародышевые размеры, оставаясь функционально зрелым, но эмоционально — вроде ноля без палочки.

Но больше всего Кэт причиняет страданий то, что, хотя она и видит этого окончательно и бесповоротно испорченного мужчину насквозь, какая-то маленькая частица ее души по-прежнему безумно любит Тома. Кэт злится, не понимая, что с ней происходит, и впадает в затяжное уныние. С одной стороны, ее мучит та предательски жалостливая частица души, что все еще страдает по любовнику, а с другой — некая разумная половина рассудка пытается ее уверить, что мучения бессмысленны, поскольку, во-первых, объект страсти того не стоит, а во-вторых, его все равно не вернуть. Ну как, как может эта сентиментальная и такая зависимая кроха (являющаяся воображению Кэт в виде писклявого девчачьего голоса, который с мазохистским упорством шепелявит: «Ну позялуста, Том, позялуста, забери меня обьятно. Я буду все для тебя делать, буду все тебе прощать, волочись за кем хочешь, — мне все равно. Только, позялуста, мозно я снова буду с тобой?» ФУ-У!), как она может до сих пор по нему страдать? Вспоминать об этой гадине? Неужели у нее такой дурной вкус?

Кэт тридцать четыре года: одинокая белая женщина, привлекательна и остроумна. Занимает неплохую должность, стройна, курит, одинока. Третий размер лифчика. Одинока, одинока, одинока…

— Да забудь ты о нем, — говорю я. — Просто возьми и выброси из головы. Кошку заведи. Или собачку.

Кэт угрюмо смотрит на меня.

— Да, я смотрю, ныне общественное мнение склоняется к тому, что у одиноких владелиц котов вопрос о муже отпадает сам собой.

Недавно, когда я вечером ушел «по делам», Кэт поставила на видео кассету и открыла бутылку шоколадно-кремового ликера. Тягучий сладкий ликер распространял по телу приятное тепло и негу, в то время как градусный компонент подарил хоть временное, но столь желанное забытье. Впрочем, когда бедолага разделалась с большей частью содержимого бутылки, в голову ударила невыносимая грусть, совпав по прихоти судьбы с печальной кульминацией фильма. Поэтому в скором времени моя незадачливая домовладелица, лепеча что-то безнадежно заплетающимся языком, уже пробиралась к буфету за бутылочкой чего-нибудь покрепче.

Проснувшись, она обнаруживает, что уже светло. Фильм давным-давно закончился, кассета перемоталась, а с экрана льются приукрашенные банальности утреннего телевидения. Блондинка-ведущая сообщает точное время: 8.45, и Кэт усаживается на кровати.

Ай как неосмотрительно! Во рту гадко и пахнет забродившим виски, в голове гремит барабан, и тело разбито, будто она всю ночь проспала под огромной свиньей-рекордсменкой темворской беконной породы. К щеке прилип сигаретный бычок; да еще и слюна текла на подушку во сне…

Кэт тупо глядит в телевизор — не может быть. Переводит тяжелый взгляд на бутылку бренди, содержимое которой убавилось больше чем на половину.

Черт, проспала!

Сломя голову мчится на работу, то и дело закидывая в рот продирающие насквозь мятные пастилки — только все впустую: едва оказавшись в дамской уборной, расстается с живительным лакомством. Наконец бедолага добирается до своего стола, падает в кресло и понимает, что опоздала почти на полтора часа и от нее нестерпимо разит алкогольным перегаром. Сьюзи, проходя мимо, похлопывает по плечу и сочувственно изрекает: «Тяжелая ночка выдалась?»

В одиннадцать с небольшим ее вызывает Хилари: на строгом лице читается озабоченность — зловещее предзнаменование. В пустом желудке волнами вздымается тошнота, на лбу и над верхней губой ледяными капельками выступает испарина, а общее состояние близко к обмороку.

— Кофе? — любезно осведомляется леди-босс.