Александр Анянов - Рожденные ползать

Кое-как закрепив фонарик на двигателе, чтобы он светил в нужную точку, я начал прикидывать, с чего лучше начинать. Вспомнился мой опыт работы в Гражданской Авиации. Какой уважающий себя гражданский авиатехник станет делать такую работу зимой на открытом воздухе? Да просто пошлет инженера смены куда подальше! В крайнем случае, если поставить самолет в теплый ангар по каким-то причинам было невозможно, то в этой ситуации использовался передвижной аэродромный обогреватель, с двумя длинными брезентовыми рукавами. Один рукав направлялся на то место, где меняется агрегат, доводя там температуру до уровня Сочи, другой — под зад технику, чтобы не мерз. Неужели это такая большая роскошь для армии? Или, может, в этом есть свой, особый иезуитский смысл? Может, здесь просто не хотят приучать военных к удобствам, имея в виду, что на войне их не будет? Или, просто, считают, что чем злее техник, тем беспощаднее он будет громить ненавистного врага и тем легче отдаст жизнь за Родину? Как там в песенке: «Только от жизни собачьей техник бывает кусачим!».

Вопросы, вопросы… Я вздохнул и стал откручивать первый болт, крепящий черный шар гидроаккумулятора к двигателю. Работать в теплых овечьих рукавицах было ужасно неудобно. Они с трудом пролезали в узкое пространство между агрегатами. Гаечный ключ соскакивал, упорно не желая фиксироваться на гранях болта. Пришлось снять рукавицы и работать голыми руками, однако пальцы тут же прилипли к металлу. Вскрикнув от боли, я оторвал их, оставляя кусочки кожи на ключе. На подушечках пальцев выступили маленькие красные капельки. Черт побери, какого хрена меня понесло на механический факультет. Ведь говорила же мне мама: «Становись гинекологом сынок». Всегда бы руки в тепле были!

Работая то голыми руками, то, отогреваясь в рукавицах, мне удалось кое-как открутить первый болт и рассоединить топливопровод, ограничивающий доступ к моей цели. Едва успев увернуться от хлынувшего из него керосина, я встал и выпрямился, разминая затекшую спину.

Нижние двигательные лючки на МиГ-27 располагались на самой неудобной для ремонта высоте. (Кто об этом думал? Главное — скорость, боевая нагрузка. Чтоб летчику было удобно). Лежа работать нельзя — не достанешь, стоя и выпрямившись в полный рост — не получается. Возможный единственный вариант — это согнувшись пополам, да еще с сильным разворотом корпуса относительно ступней. Долго работать в таком положении было очень непросто. Человек быстро уставал, дрожали от напряжения ноги, начинала болеть спина. Но что поделаешь?

Отдохнув немного, я полез голыми руками, назад, в холодное полутемное чрево самолета, оставляя кровавые следы на металле. Однако стоило мне нагнуться, как порыв налетевшего ветра, как стальным ножом прошелся по оголившейся пояснице. Вдобавок, в темноте я не заметил, что наступил в лужу, растекшуюся под самолетом. Тонкая подошва валенок и носки, мгновенно промокли и пропитались вязким гидравлическим маслом. Медленно, но верно от холода стали терять чувствительность пальцы ног. Нужно было поменять позу — попытаться выйти из мокрого пятна и, хоть как-то выпрямиться, чтобы ветер не так сильно задувал под куртку.

На какое-то мгновение мне удалось зафиксироваться в этой, почти акробатической позе, но тут что-то тонкой струйкой полилось мне за шиворот. Это был керосин из ранее рассоединенного мною трубопровода. Черт! Я резко выпрямился и со всего размаха ударился лицом об острый выступ какого-то агрегата. Рот мгновенно наполнился чем-то теплым и соленым.

— А-а-ах, ты ж твою, бога душу мать! — я, отплевываясь кровью, выскочил из-под самолета и изо всех сил швырнул ключ о бетонку.

В этом крике было все: боль, злоба, отчаяние. Мелодично звякнув на морозном воздухе, железяка отлетела в сторону. Почти сразу же рядом с ней стал нарастать небольшой сугробчик. Я начинал замерзать, но даже пойти куда-нибудь, чтобы некоторое время отогреться у меня не было возможности, потому что я не мог бросить неохраняемый самолет.

Вокруг царила ледяная ночь и космическая тишина, прерываемая лишь воем ветра. Даже желтый свет фонарей казался теперь не теплым, а чужим, инопланетно-враждебным. Слезы бессилия выступили у меня на глазах. Зная, что меня никто не видит, я, не стесняясь, беззвучно плакал, вытирая текущие по щекам капли тыльной стороной грязной рукавицы. Нет, мне никогда не довести эту работу до конца. Завтра найдут мой, припорошенный снежком окоченевший труп, лежащий в луже керосина. Мне хотелось одного — лечь, закрыть глаза и никогда больше не просыпаться.

Как же так? Есть здесь хоть какая-то взаимовыручка? Неужели, учитывая погодные условия, нельзя было дать мне хотя бы кого-то в помощь? Я, конечно, понимаю — никому не охота мерзнуть, но ведь обязанность инженера — организовать работу. Или это сделано специально, потому что я двухгодичник? Значит, у них там, на Западе: человек, человеку — волк. А у нас, в Советской Армии, получается: человек, человеку — товарищ волк! Нет, не верю. Просто нет Панина, он бы обязательно помог. Кто-нибудь еще из нашей эскадрильи? Глупый вопрос! Мое сегодняшнее одиночество и есть лучший ответ на него.

Внезапно, круг света соседнего фонаря пересекла какая-то косая тень. Я обернулся и увидел темную фигуру, приближающуюся ко мне. Через пару минут человек подошел достаточно близко, чтобы стало возможным разглядеть его лицо. Это был Бармин.

— Ну что развлекаешься? Не помешал? — поинтересовался он.

Не замечая тонкой иронии, я с удивлением воскликнул:

— Алик, а ты здесь откуда?

— Стреляли…, — голосом Саида из «Белого солнца пустыни», отозвался тот.

— А если серьезно?

— Когда наша эскадрилья приехала на ужин, в столовой встретили Юру. Он рассказал, что ты тут в одиночку боеготовность полка поддерживаешь. Дай думаю, пойду, посмеюсь. А то скучно в гостинице в тепле сидеть долгими зимними вечерами. Заодно и пожрать тебе принес. Извини, что немного. Это мы со своих порций скинулись. Ивановна давать пайку на тебя не хотела. Пускай, говорит, сам придет и поест. Вот же сука!

Жизнь начала возвращаться ко мне. Я внезапно вспомнил, что со времени обеда у меня во рту не было даже маковой росинки. Нет, мы еще повоюем, когда есть такие друзья! Уже почти весело, я поинтересовался:

— Что, неужели и Гусь поделился? Не могу поверить.

— Да кто его спрашивать будет. Пока Кроха за руки держал, я у него с тарелки откладывал. То-то было слез.

Я начал быстро запихивать в рот еду, принесенную Аликом, пока тот, цокая языком, оценивал объем работы.

За последующие три часа, попеременно сменяя друг друга, мы с помощью инструмента и русской ненормативной лексики, смогли, наконец, поменять гидроаккумулятор.