Алекс Тарн - Ню

Магазин на выходе был еще открыт. Сергей Владимирович зашел и сразу увидел Ее. Черный омут взгляда и сияющие бедра смотрели на него с футболок и с открыток, с картинок побольше и с плакатов в натуральную величину, даже с крошечных брелков для ключей и с кухонных рукавичек. Он взял два больших плаката по шестнадцать долларов и еще несколько, поменьше, но в рамках.

«Гуд чойс, — одобрила его продавщица. — Хороший выбор! Модильяни! Ню! Гуд чойс!»

Ню. Это звучало ощутимо лучше, чем грубое английское Ньюд. Ню… Ню — нежная моя девочка, южный берег души моей…

Улыбающийся город встретил его на лестнице теплыми ласковыми сумерками. «Ну что? — говорил он всем своим видом. — Я ж тебя предупреждал, что случится что-нибудь в этом духе… зачем же было упрямиться? Разве сейчас тебе плохо? Где теперь вся твоя прежняя занудная и пустая житуха? Издохла, гадина… да и хрен с ней, с паскудой! Ты у нас теперь как новенький… живи и радуйся.»

Сергей Владимирович ухмыльнулся, станцевал какое-то немыслимое па и легким шагом вступил в свою новогоднюю, майскую, карнавальную жизнь.

Я его сразу заприметила, хотите — верьте, хотите — нет. У меня на это дело глаз наметанный. Ну оно и понятно. Сколько народу каждый день вокруг крутится. Как-то раз даже посчитать пробовала… да куда там — сбилась. Я вообще в математике не очень, не то что эта сучка из Прадо. Ну и черт с ней, мне не жалко — подумаешь! Только зря она, стерва, задается. Я, хоть и раскручена намного меньше ейного, но все при всем имею. А у ней красота кукольная какая-то, ненастоящая. И грудь силиконовая. Моди такого пупсика рисовать не стал бы, это я вам точно скажу. Он бы на эту дуру даже не взглянул, разве что по пьяни. Ага. Разве что по очень, очень большой пьяни. Чьи-чьи, а уж Модины вкусы мне известны, будьте покойны.

Вся ейная популярность от одной только большой раскрутки, вот что. У меня вообще такое чувство, что этот Гойя в бабах не больно-то и понимал. Портреты хороши, ничего не скажу… но это ж портреты, другой жанр. Кто понимал, так это Диего. Хуже, конечно, чем Моди, но тоже ничего. Я, если хотите знать, после Моди только его и уважаю. И с лондонской его зазнобой корешу. А все почему? Потому что мы с ней, с Венечкой, примерно на одном и том же, недосягаемом уровне. Ага. Высшая лига. Мы друг дружку даже в некотором роде дополняем, потому как я — передом, а она — задом. Оттого-то, наверное, судьба нас так и раскидала: я тут, в Метрополитен, она — там, в Галерее…

А представить себе, что мы на соседних стенках висим… Ну ваще… Это ж землетрясение какое-то, как есть землетрясение, право слово! Тут тебе всё — все смыслы, все азы — и сзаду, и спереду, откуда ни глянь! Страсти-мордасти… гром и молния. Вот и посудите — есть такой шанс, что нас когда-нибудь вместе соберут? Аа-а-а… то-то же. Так и висим — порознь, в компании всяких тяжеловесных тициановских коров да рубенсовских свиноматок. Хотя, если хотите знать мое личное мнение, эти мясопотамки еще ничего… у них хоть видать — где сиська, где писька… Потому как нынешние девки — это ваще застрел — ни черта не разберешь, одни кружки и квадраты на фоне меховых унитазов. Так пусть уж лучше Рубенс и Тициан с ихним мясокомбинатом… Ага…

Только время ведь не обманешь. Время — это, знаете, такая штука… коническая такая штука, воронкообразная. Хлюп… и затянуло… была — и нету. Сначала унитазы затягивает, с кружками да квадратами, а там и мясокомбинат следом — хлю-ю-юп… хлю-ю-юп… и поминай как звали. Мы ведь картины, у нас свет отраженный, как у Луны. Нам человеческая душа нужна, натуральное дыхание, живой стук сердца, ага. А без всего этого мы тускнеем, трескаемся, темнеем и хлю-ю-юп — в воронку. Венечка даже говорит, что мы вампиры. Что мы, мол, у людей душу высасываем, тем и живем.

Я ей говорю: «Какая же ты вампирша, если в зеркале отражаешься?» У ней там зеркальце в руках, если кто не видел. А она мне: «Дура ты, Нюрка, дура! Того не понимаешь, что зеркало-то нарисованное. А в нарисованном я тебе какое угодно отражение сделаю…» Во как! Может, и права она, Венька. Лицо-то там, в зеркале какое-то странное… не ейное лицо, нет, не ейное. Хотя самого-то Вениного личика никто и не видал никогда, кроме Диего, конечно, но Диего не в счет. В общем, не знаю. Да и какая разница? Главное, что баба она клевая и подруга хорошая, ага. Вон, моей левой ягодицы тоже никто не видал и пяток. Ну и что?

Короче, я вам так скажу: а хоть бы и вампиры, что ж с того? Мы ж немного забираем и не до смерти… как лечебные пиявки. Венечка говорит, что мы подсасываем людям душу ближе к поверхности жизни, и это, мол, им только на пользу. Ну-ну… Может, и так, не знаю… Тут ведь еще какая штука… не так это просто, с душой-то. С кровью, небось, проще — куда зубом ни ткнул — вот она хлещет, пей — не хочу. А душу еще отыскать надо.

Вы не поверите — насколько это редкая вещь — душа. Я уж знаю… даром, что ли, передо мною тыщи народу каждый день крутятся? Большей частью и нету ее, души-то… Бывает, заглянешь внутрь, а там мусор всякий, мыльные оперы, футбольные репортажи да мелочная зависть. И все, представляете? Ничего, кроме этого… аж холодно делается. Ну, молодые — еще ладно, на молодых я вообще не смотрю. Душу, знаете ли, наработать надо, на это годы уходят, ага. Я вам про зрелых людей говорю… прямо неудобно, честное слово… куда такой человек все свои годы растратил?

А этого мужичка я сразу заприметила. Он только в зал вступил, а я уж просекла — вот она, душа-то идет, одна и даже без охраны! Ну и зацепила. Я в этих делах крутая, ага. Он по мне только взглядом скользнул, и все — пропал со всеми потрохами. А когда вернулся, тут уж я его хорошенько рассмотрела. Не каждый год такая удача выпадает, вот что я вам скажу. Это ж какое счастье, что он здесь оказался, а не у Веньки в Лондоне! Так бы она хапнула, а так — я. Ничего, Венечка, не все ж тебе лучшие души отхватывать. Как говаривал Моди, не каждый день — Пурим… ага.

В общем, повезло. Я аж раскраснелась от волнения. Ну это хорошо, румянец мне к лицу, я знаю. А потом бедра слегка раздвинула — совсем чуть-чуть, никто даже не заметил, кроме него, конечно, и еще одного японца — ну того жена сразу утянула… Короче, привязала я мужика понадежнее, и стали мы с ним в гляделки играть.

Есть, знаете, такие души… нетронутые, что ли? Нет, не так… есть такие люди — они как раковины. Лежат себе на дне, закрытые вроде бы наглухо… ан нет, не наглухо, не наглухо, в том-то и дело! Они всю дорогу тем только и заняты, что внутренним своим ситом воду просеивают, никакой гадости не пускают, а хорошее, наоборот, копят, потихонечку так, незаметненько, день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Ага. И что в итоге получается? То-то и оно. Жемчуг получается. А никто и знать не знает, ведать не ведает… пока, конечно, какой-нибудь ныряльщик не ковырнет эту раковину своим умелым ножом.