Масахико Симада - Повелитель снов

За зеркалами-призраками жили исключительно богатые люди, слывшие большими оригиналами. Из тех, с кем завтра обязательно что-нибудь случится: или под конвоем повезут в полицию, или прикончат на дороге, или они лишатся своего состояния, или сойдут с ума. Тэцуя жил на восьмом этаже, в квартире окнами на запад. Я стал приходить к нему три раза в неделю, всегда поздно ночью.

В первую неделю в нем чувствовалась напряженность и растерянность. То он глядел на своего посетителя зверем, то, как желторотый молокосос, внезапно доставал пиво из холодильника. Он не знал, о чем говорить, щелкал языком, чтобы нарушить молчание, громко отхлебывал пиво, ставил записи певцов энка. [148]

– Итак, с чего же начнем? Может, споешь по-английски? – спросил я, старательно пряча свои эмоции, превратившись в индифферентную глыбу. Я тоже продолжал относиться к нему с осторожностью. Тишина делала Тэцуя невменяемым. Тебя встречали спокойные, сонливые стеклянные глаза льва, готового в любую минуту броситься на собеседника. При этом от него нельзя было скрыть ни малейшего движения. Когда между нами возникало молчание, глаза Тэцуя превращались в глаза льва. Он, не отрываясь, следил за чужаком, появившимся с обратной стороны Земного шара. Через мгновение он приходил в себя. Моргал, и взгляд льва прятался внутри него. Но тут он сразу терялся и, чтобы нарушить тишину, начинал неловко бродить по комнате. Если бы чужак, появившийся с обратной стороны Земного шара, попытался высмеять его, Тэцуя снова превратился бы во льва и совершил нападение.

Тэцуя необходимо было мужество, чтобы позволить чужому войти к нему в дом. Замок с зеркалами-призраками отражал насмешки и презрение мира, но взамен требовал от своих жильцов одиночества. Они пытались заглушить одиночество с помощью денег, но не могли переварить его до конца, накапливая в теле подобную липкой грязи усталость. Для того чтобы вывести наружу всю грязь и освежиться, им необходима была помощь чужих. Они должны были разыгрывать душевный стриптиз перед чужаком, появившимся с обратной стороны Земного шара.

Если понимания с собеседником не возникало, одиночество окрашивалось стыдом. Тэцуя боялся этого: он молча пил саке, следя за выражением моего лица.

У него была оригинальная система питья, начала он сразу открывал полдюжины пивных бутылок и давал каждой женское имя. Потом он бормотал или выкрикивал: Румико, Каору, Миюки, Мидори, Садако, Аяко, брал бутылку и залпом выпивал ее из горла. Когда я наливал себе пиво в стакан из початой бутылки, Тэцуя пускался в комментарии: это Миюки. Она повкуснее Садако будет. Когда все шесть девиц были выпиты до дна, взгляд Тэцуя становился мягче, и он начинал ныть слабым голосом. Иногда его нытье сопровождалось жалкой улыбкой, иногда – раздраженным цыканьем. Все это напоминало бар в портовом городе. Я превращался в моряка, который иногда заходит в этот город. Тэцуя – в певца в том баре. Его излюбленным занятием было отлавливать моряков и грузить их разговорами о себе.

– Мало того, что я кретин, так я еще деревенский. Да и деревня у нас – всем деревням деревня. Я родился на плантации сахарного тростника. На одиноком острове в открытом море – вокруг одна вода, и ничего больше. До ближайшей земли пилить аж 400 километров. Сиди себе тихо, так никто и не вспомнит, что какой-то там остров Южный Дайто [149]– часть Японии. Да и не станет этого островишки дурацкого – Японии только спокойнее. А где ты найдешь уродов, которые ради собственного интереса специально потащатся в такую даль. Ясное дело, что добираются туда всякие чиновники, метеорологи и парни из налоговой. Городские телки там не водятся. А вот тайфуны, чтоб им пусто было, постоянно налетают, хоть их и не зовет никто. Мне хотелось унестись на тайфуне в какое-нибудь местечко получше. Тайфун – это же как шоссе через море. Повозил бы меня по островам. Ты пожил бы до восемнадцати на острове, куда кроме тайфунов никто не добирается, понял бы меня. Браки заключаются только между кровными родственниками, вот и рождаются одни идиоты. И ноги у меня короткие из-за этого треклятого острова. На Дайто нет длинноногих.

– Да не такие уж у тебя короткие ноги. Обрубками не назовешь. Вполне себе даже длинные.

– Ничего подобного. У меня самые короткие ноги из всех рокеров. На острове Дайто есть коротконогая собака, японцы называют ее дайтоской породой. Но такой породы не существует. Были дворняжки, которых привезли с большой земли. Собаки на удаленном острове чистой породы, потому что они не смешиваются с пришлыми. Такие чистокровные дворняжки. Короче говоря, все друг с другом перемешались, по-родственному. И в какой-то момент остались только собаки с короткими лапами.

Тэцуя вещал со странной уверенностью. Несомненно, это был бред, порожденный его комплексом неполноценности, но в нем заключалась жуткая реальность, от чего мне скорее делалось смешно. Наверняка он женится на длинноногой. А с коротконогой породой можно покончить в его поколении.

– Знаешь, тайфун – это баба. Каждому тайфуну дается какое-нибудь гламурное бабское имя. Типа Люси, Хелен или Нэнси. Когда наступает осень, мне хочется вернуться на остров. Знаешь почему? Потому что я люблю тайфуны. В детстве я часто бодался с тайфунами, как борец сумо. Рисовал на земле ринг и схватывался с порывистым ветром. Иногда попадался ветер Ёкодзуна, [150]он отбрасывал меня метра на два. Чего ты хочешь, если он пальмы с корнем вырывает. Во время тайфуна остров ходил ходуном как при землетрясении. В этом доме несколько раз трясло, и я всегда вспоминал тайфун на острове. Вообще-то остров похож на затонувшую в море башню, а его обитатели живут на ее крыше.

Мужиков с острова насилует тайфун с женским именем. Смешная картина. Я представил себе, как двухметровая баскетболистка играет как мячиком мелким Тэцуя, который и до метра семидесяти не дотягивал.

– Я часто орал на тайфун что есть мочи. Так выработал себе голос. Тебе известно, что первая моя вещь называлась «Рок тайфуна»? Разошлась в момент. Я проснулся знаменитым. Сам превратился в тайфун. – Тэцуя запел, отстукивая ритм по столу.

И слова, и мелодия, и его манера петь – всё несло в себе сексуальный посыл. Я сказал, что эта песня ему идеально подходит.

Постепенно небольшими порциями он стал рассказывать о своем прошлом. Но и об этом он не мог говорить, не рыгая авамори [151]с «Севен-ап». Как и подобает преподавателю иностранного языка, я пел с ним хиты шестидесятых, учил бросавшему в пот английскому произношению, но его хватило на три раза. Затем моей основной работой стало участие в попойках.