Рассел Хобан - Мышонок и его отец

– Тебе страшно? – спросил мышонок-сын маленького барабанщика.

– Мне? Страшно? Да ни в жизнь! – возмутился юный солдат. – Я вообще ничего не боюсь… ну, по крайней мере, так мне кажется. Это ведь моя первая война.

Они стояли в неглубокой лощине, с наветренной стороны защищенной густым кустарником. Здесь, в застоявшемся воздухе, голоса казались непривычно громкими, и все умолкли.

– Что сейчас будет, дядюшка Квак? – шёпотом спросил мышонок.

– Не знаю, – сказал Квак, – но ты смотри в оба. Глядишь, ещё и выдастся случай сбежать!

– Война, – пробормотал отец. – Мусорный ящик, свалка, убийство, ограбление, а теперь ещё и война.

– Цыц! – шикнул конвоир и вдруг, беззвучно ахнув, повалился ничком – в спине его торчало копьё.

– Засада! – взвыл сержант. – Первый взвод – на правый фланг! Остальным – отступать и защищаться! Трубач, труби беду!

Воздух загустел от мускуса. Землеройки перегруппировались, готовясь отразить атаку из-за кустов, и сигналы бедствия из тростниковой дудочки разносились далеко над лугом, озарённым луной, покуда копьё не сразило и маленького трубача. Барабанщик подхватил дудочку, и пронзительные трели вновь полились в лунном свете, а в ответ из-за кустов опять со свистом вылетели копья. И дудочка снова умолкла – барабанщик рухнул с копьём в горле. Он ещё пытался выкрикнуть: «Землеройки, вперёд!» – но не смог и умер без звука.

– Вот они идут! – завизжал сержант, и вражеский отряд землероек устремился в атаку, оглашая луг боевым кличем: «Наше! Наше! Наше!!!»

– Пора! – шепнул Квак мышонку-отцу. Стараясь действовать очень быстро и незаметно, он выдернул из снега три копья и одним вооружился сам, а два просунул отцу под руки наконечниками вперёд – так, чтобы они легли на плечи сыну. Теперь для побега всё было готово – оставалось только завести отца, но тут Квак поймал на себе напряжённый взгляд мышонка-сына. Гадальщик застыл, скованный безмолвной неодолимой тягой, заглушившей для него даже пронзительные вопли бойцов, – и внезапно ему открылось, чего так хочет малыш и не смеет попросить вслух. Поколебавшись лишь мгновение, Квак ринулся между землеройками в самую гущу сражения, сорвал с тела маленького солдата барабанчик из ореховой скорлупки и, вернувшись целым и невредимым, повесил его мышонку на шею.

– За нами! – крикнул отец съёжившимся позади пленникам.

– Мыши, вперёд! – подхватил сын и почувствовал, как барабанчик эхом отзывается на его голос.

Хныча и обливаясь слезами, лесные мыши попадали на снег и поползли за ними, а копья свистели у них над головами и с грохотом отскакивали от отца и сына. Квак припадал к земле, подпрыгивал, уворачивался, отбивался от землероек, случайно встававших у них на пути. Но никто за ними не погнался – в горячке боя землеройкам было не до беглого провианта.

Добравшись до опушки, уцелевшие лесные мыши тотчас бросились врассыпную – по домам. Запыхавшийся Квак переводил дух, опершись на копьё, а мышонок с отцом всё шагали вперёд, разматывая пружину. Позади на снегу остались лежать землеройки и лесные мыши; из распахнутых ртов словно ещё рвались предсмертные крики страха и ярости, а раскрытые навсегда глаза стекленели в свете луны. Мышонок заворожённо смотрел через плечо отца на тела павших, изумляясь их неподвижности. А отец смотрел на копья, которые нёс он сам. Он ощутил на них тяжесть вражеских тел и познал, что значит нанести удар в борьбе за свободу.

– Смотрите! – воскликнул Квак. Снег почернел от полчищ отчаянно визжащих землероек: откликнувшись на сигналы бедствия, армия луга и армия ручья подоспели на выручку своим отрядам одновременно, и толпы бойцов, то накатывая, то отступая волнами, заполонили лощину, топча погибших и умирающих.

«Наше! Наше! Наше!» – скандировали защитники своей территории, и землеройки-захватчики сдавали позиции, но, выкрикивая «Вперёд! Вперёд! Вперёд!», всякий раз опять бросались в атаку.

Только гадальщик и мышонок с отцом, следившие за битвой из укрытия под деревьями, заметили, как из-за пригорка по ту сторону лощины вынырнули две ласки. Ладные и гибкие, они, казалось, не бежали, а скользили на лету между лучами луны. И вот они остановились и, по-змеиному вращая головами, принюхались к запаху мускуса.

– Я знала, что тебе тут понравится, – сказала самка своему спутнику. – Я сюда заглядывала прошлой ночью – прелесть что за лощинка! Непременно что-нибудь вкусненькое найдётся. М-м-ммм! Чуешь, какие славные землероечки?

– Ну, не знаю… – покрутил носом самец. – Землеройками я сегодня завтракал…

– Тебе не угодишь, – обиделась самка. – Такие чудненькие малютки, просто объедение! – Внизу, в лощине, уцелевшие с обеих сторон выносили с поля боя убитых и раненых; луна уже склонилась низко над землёй, удлиняя суетливые тени на залитом кровью снегу и рассыпаясь бликами по снежной корке, не потревоженной топотом несметных крошечных лап. – Нет, ты только глянь! – воскликнула самка, наблюдая, как противники отводят войска и смыкают ряды для новой атаки. – Они даже рядками выстроились! Какие аккуратненькие!

– Ох, ну ладно, – вздохнул самец. – Землеройки так землеройки. Не будем ссориться из-за таких пустяков.

И ласки скользнули в лощину голодными тенями, разя направо и налево с быстротою молнии, и кровь обеих армий стекала из их пастей, оскаленных в улыбке довольства. Не спасся никто. Утолив жажду крови, ласки побежали прочь, оставляя за собой на снегу груды крошечных трупиков.

– Прекрасная территория, – заметила самка. – Самая лучшая. У нас такой ещё не было. Я бы, пожалуй, здесь и поселилась.

– Да, неплохая, – согласился её спутник. – Очень даже недурственная территорийка. Славно мы тут с тобой заживём!

И они любовно потёрлись носами на бегу и прижались друг к другу так тесно, что филин, упавший камнем с лунного неба, сразил обоих одним ударом когтей.

– Моя земля! – пропыхтел филин, кое-как набирая высоту с обвисшими в когтях телами ласок. – Надо же – две за раз! Вот бы жёнушке рассказать, да ведь не поверит. Ух, как вы правы, господа хорошие! – захохотал он. – Отменная территория!

И филин полетел дальше. Залитая лунным серебром земля скользила вспять под его крыльями, а он всё летел и летел: над Луговой Кладовкой Взаимопомощи и над полями за перелеском; над мусорными кострами на свалке и заводными игрушками в баночной аллее, над задворками крысиного города, где дребезжала свой надтреснутый вальс карусель; над новыми горами отбросов и над обугленными останками кукольного дома с провалившейся мансардой и покосившимися трубами, уже без дозорной башенки, – дома, покинутого благородными леди и джентльменами давным-давно.

Убедившись, что опасность миновала, Квак и мышонок с отцом вышли из-под деревьев и снова пустились в путь – к сосновому лесу за ручьём по ту сторону луга. Полная луна следила за ними жёлтым глазом из-за чёрных стволов и видела, как все трое добрались до ручья и двинулись дальше, вниз по течению. Квак подпрыгивал, мягко плюхаясь в снег; спичечный коробок тарахтел; шестерёнки жужжали; жестяные лапки мышонка с отцом поскрипывали и скользили по снегу, а рядом, подо льдом, чуть слышно журчал ручей.