Юлия Винер - Место для жизни. Квартирные рассказы

О том, что картины плохие, может судить только автор, обрекший художника на бездарность, и художественные критики – если бы они обратили на него внимание. Но в поле зрения критиков художник никогда не попадал, а автор не считает себя вправе сообщать герою свое суждение. Немногие же знакомые художника, которым он показывал, а иногда и дарил свои картины, всегда говорили, что картины прекрасные, и вешали их на стены в своем жилье.

Сам художник редко сомневался в своем таланте. В более молодом возрасте он ходил иногда на выставки и покупал монографии, но, убедившись, что его работа ничем существенным не отличается от работ, красиво напечатанных в проспектах и каталогах, перестал об этом думать.

На счастье, ему не приходилось заботиться о продаже своих картин ради пропитания. Он родился в такое время и притом в таком месте, где еще в раннем детстве мог очень просто погибнуть в яме, куда сваливали ему подобных. Но получилось так, что свалили в яму только его родителей и сестер, а его нет, и в конечном счете он извлек из всех этих событий даже существенную пользу. А именно, его привезли в эту страну, и здесь, подросши и помучившись некоторое время на разных безразличных для него работах, он стал ежемесячно получать компенсацию за свои смутные младенческие воспоминания, которые давно и успешно изгнал из памяти.

И он получил возможность делать то, что хотел. Это редкий случай, чтобы у человека было и ясное представление о том, что он хочет делать, и пожизненная возможность делать это без забот о хлебе.

Он хотел рисовать и знал, что именно. Он хотел рисовать красивое и видел, что это ему доступно.

Прежде всего красивы были сами краски, даже просто выдавленные из тюбика на палитру. А уж когда, набрав на кисточку чистой яркой краски, он накладывал первый мазок на зернистое сероватое полотно или на грубый картон, у него просто дух занимался от того, как получалось красиво. Иногда, сделав несколько мазков, он подолгу замирал перед картиной, не в силах оторвать от нее глаз, восхищаясь блеском и чистотой созданного им. Мягкое, жирное скольжение набухшей краской кисти доставляло ему глубокое чувственное наслаждение.

Радость глаза и радость руки, сочетаясь, не оставляли больше в душе и теле никаких желаний.

Немного жаль было, что, постояв и высохнув, картины отчасти теряли свой первозданный блеск и чистоту. Но законченные, они теряли для художника и настоящий свой интерес, а потому он, не грустя, складывал их на стеллаж и практически никогда больше на них не смотрел. Зачем, если впереди его всегда ждала новая радость.

Он прожил счастливую жизнь, осмысленную и прекрасную. Хотя с окончанием каждой картины он испытывал некоторое разочарование, однако если вспомнить, что в процессе писания каждой он был неизменно, восторженно счастлив, а картин и рисунков после него осталось около пяти тысяч, и это не считая того, что он роздал, и если сложить все эти счастливые часы вместе, а затем сравнить с количеством счастливых часов в жизни почти любого другого человека, то станет ясно, что художник был исключительно счастливый человек.

Особенно если прибавить, что ему не пришлось долго и мучительно стареть и болеть, у него и смерть была мгновенная, так что он о ней, скорее всего, даже и не узнал. Бомба арабского самоубийцы не искалечила его, не оставила инвалидом, а просто разорвала в клочья.

Молодая отдаленная племянница, которой досталась квартира после гибели художника, получила университетское образование, дважды бывала в европейских странах и понимала, что картины очень плохие.

Она взяла себе одно небольшое полотно, не за качество, а за размер, удобный, чтоб положить в дальний ящик, а также из чувства благодарности к полузнакомому человеку, который дал ей своей гибелью такое счастье. Остальные картины она бережно сложила в большие картонные коробки и, поджидая грузовик, который должен был свезти их на свалку, с грустным чувством смотрела на гору коробок, с которыми провозилась несколько дней.

Очищенная от барахла, квартира, хотя и нуждалась в основательном ремонте, была просторна и прекрасна. И молодая женщина грустила легко, потому что знала, что скоро она забудет свою грусть и устроит эту квартиру и всю свою жизнь совершенно иначе и лучше.

Хана вырастила четверых детей, проводила мужа в мир, где все прекрасно, состарилась и все жила в том же старом доме в центре, в той же квартире, в которой и родилась. Это большая редкость, такое неизменное место жительства в стране, где все то и дело переезжают, где и население-то состоит по большей части из людей, которым не сиделось на своем месте.

Но теперь Хана уже состарилась настолько, что ее старшая дочь Ривка, не самая любимая, но самая заботливая, сказала – пора ей перебраться поближе к детям и внукам. Ривка сама уже была не молоденькая, и ей стало трудно ездить к матери из своего отдаленного окраинного района. Она предложила матери продать большую старую квартиру и купить другую, маленькую, но в новом, хорошем, благоустроенном доме, с лифтом и с балконом, и совсем близко от дома, где жила Ривка с семейством.

– А что ж ты меня к себе не зовешь? – пошутила Хана.

– Я думала, ты хочешь быть самостоятельной, – удивилась Ривка.

– Хочу, хочу, – успокоила ее Хана. – Мы обе хотим, и я, и Зельда.

– Если бы не эта твоя Зельда. Ты же знаешь, какая у меня на них аллергия.

– Знаю, Ривкале, знаю.

– Ну что, Зельда, бросим старое место и пойдем на новое? – спросила

Хана, когда дочь ушла. – Начнем новую жизнь?

Зельда в ответ слегка куснула Хану за локоть.

– Кто про что, а эта всегда насчет пожрать, – с досадой сказала Хана и сбросила Зельду с колен. – Возьму и перееду к Ривке, а у нее аллергия. Останешься тут, узнаешь тогда.

Зельда встала на задние лапки и поскребла когтями колено хозяйки.

– Еще царапаться будешь! Ничего не дам.

Но дала, конечно, хотя и немного. Кошка была немолодая и толстая, а

Хане хотелось, чтобы она пожила подольше.

– Мама, мы все вместе подумали и решили, что ты права. Правильнее будет, чтоб ты перешла жить к нам. Отдадим тебе комнату Яира. А Яир как демобилизуется, сможет жить в этой квартире, тем более у него девушка, кажется, всерьез. Симпатичная девушка, из Америки. Им и лестница здешняя нипочем, молодые, и без отопления им ничего. А у нас в доме всегда тепло и кондиционер. Но только, конечно, без Зельды.

– Яир. Хороший мальчик Яир. И с девушкой из Америки. А у меня, значит, квартиры своей уже не будет?

– Ну, мама, как ты странно говоришь…

– И Зельды не будет. Что же у меня тогда будет?

– Все, что тебе нужно.

– Она лучше всех знает, что мне нужно!

Соседка Рут неопределенно пожала плечами и сказала – да… Хана догадывалась, что эта старуха Рут не могла сочувствовать по-настоящему ее жилищным проблемам. Где уж там, когда сама она жила в тесной полуподвальной дыре без окон, за стеной булочной-кондитерской внизу дома. Притом жила на птичьих правах, так что ее и соседкой-то назвать трудно. Хана не уважала людей без своего постоянного места на земле. Ей и в голову не пришло бы позвать, например, эту Рут к себе в гости, хотя поговорить с ней она была не против. Ведь хочется поговорить иной раз с кем-нибудь кроме