Валерий Шелегов - Гошка-цыган

Братья Глотовы собирались быстро. Обговорено все заранее. Пастухи в степных гуртах «настеклорезятся» — хоть из пушки пали — не слышат: лови арканом телят в загоне и тащи без опаски к машине. Крали телят братья дерзко, не оставляя следов. Крали Назар с Симой на землях Степняков у Аманашки. На своей территории и волк овцу не дерет. Эти же были по жизни волками, для которых малая родина их отца, казалась краем других земель и из другой жизни.

— А это зачем? — Сима затворил гараж и заметил в салоне милицейскую фуражку Назара. Брат состоял «старлеем» в железнодорожной милиции еще совсем недавно. Потрошил с ним Сима и рефрежераторы. Поймалась «Назарова бригада», шума не хотели — менты грабили. Уволился Назар из органов. Теперь братья держали шашлычную на Кускуне. Рядом с Красноярском грабить телятники опасались, за ночь успевали смотаться до Канска, там прометнуться в сторону Бражного — Степняков, раз украли свиноматку среди белого дня за Тараем: застрелили из карабина на виду сельских жителей, загрузили в багажник УАЗа, да и кто их потом искал…

До гурта в логу у речки Аманашки они доехали при ясном рогатом месяце. Старая Рахманиха, сохранись она в советское время от «укрупнения совхозов», была бы видна сейчас зернотоками. Старинная деревня в былые годы лежала в пойме вдоль Кана. Очаровательные для души и взору ясных глаз места. «Степняков» тогда не существовало. Вынесли «умники» деревню к тракту на восемнадцать километров в степь: на пупах окрестных холмов, продувная и пыльная деревня, без природной воды и радости живой жизни для русской души.

О том, что кто-то из знакомых может быть пастухом на летнем стане, братьям Глотовым и в голову не приходило. Столько лет прошло. Никто из родственников теперь в Степняках не живет. Родились братья в старой Рахманихе, поселок у тракта за родину не считали. Да и какая может быть нынче в людях совестливость? В Кремле у правителей, где совесть была, мох вырос…

Сима ушел на разведку. Назар по природе трусоватый и пакостный, всегда впереди себя пускал и в детстве старшего безголового Симу. Талантливый рисовальщик в школе, к зрелым годам Сима успел поучиться и в Художественной школе, и поработать «оформителем» при центральной городской мастерской художников. А разбомбили суки страну — вся сучья натура в братьях и объединилась в единой цели добывания легких денег. Назар ждал брата, разминаясь возле прицепа под фартуком: попинал скаты, помочился на месяц. В глаза бросилась кокарда на фуражке, яркая в лунном свете. Назар достал ее и натянул плотно на костлявую башку. Нервозность прошла. Понял, чего ему недоставало: властной уверенности и ощущения безнаказанности, какие придает человеку форма, а вместе с ней и власть над другими.

Вернулся неслышной тенью Сима.

— Порядок. Можно подъехать к самой изгороди: никого нет и коня не видно.

Телята стали подниматься. Ближнего бычка к изгороди Назар захлестнул веревочной петлей. В четыре руки братья рванули удавку. Бычок мыкнул и осел на колтыхи всех четырех ног. Назар оставил повод Симе, а сам клещатыми пальцами рванул теленка за ноздри. Скотина послушно пошла за человеком из загона.

Рогатый месяц прилег на кромку леса и сложил ногу на ногу. Равнодушное животное, по определению Назара. Такой же воришка, как и братья, в помошниках им услужливо подсветил. Теперь ехидно наблюдал за зверьками на двух ногах у машины. Но вот что-то рогатого на небесах воришку обеспокоило, он выглянул в прогал между деревьев, и стало видно как ясным голубым днем: вдоль изгороди загона, перебирая руками по жерди, весь в белом шел человек.

— И хто такие? — вопрос поставлен был так, что у Назара, не видевшего деда, в мотню с конца бзикнуло: уссался! Не оборачиваясь на голос, заученно выпалил:

— Милиция! — только руку к козырьку фуражки не приложил, которую он так и не снял.

— Хто? — не понял дед.

— Милиция… Тебе же сказано, — пришел в чувства Назар. У Симы рядом щеки, как у хомячка, ходуном ходили, а глаза бильярдными белками выпучено желтели.

— По какому такому праву быка ташшите? — Дед смело подошел к Назару и взялся слабой рукой за тугую веревку. Бычок, почуя защиту, опять уперся.

Привычный к кулачной расправе, Назар неожиданно для себя, что есть силы, ударил кулачищем деда в лоб. Будто не старика немощного бил, а быка между рог. Дед — брык и готов.

— Убил? — схватился за голову Сима. — Валить надо отсюда скорее. Бросаем теленка.

— Сам помер от старости, — Назар тер лоб и не обратил покатившуюся под горку свою фуражку. — Озарение брата понял и Сима.

— Сам так сам. Нечего шляться по ночам…

Привязанный к родниковой ветле конь тихо заржал. Гошка-цыган открыл глаза: «Показалось? Волк выл?» нет, он не дома. Светает. Небо низкое, дождевое. Рядом литровая «мериканская» пластиковая бутылка. Поискал глазами кружку: закатилась на донце родника. Надо похмеляться и ехать на гурт к отцу.

Неразведенный пить спирт Гошка-цыган побоялся. Похмелился, жадно напился родниковой воды. На полпути к гурту он был опять натурально готов. Спящим в седле — руки плетьми по обе стороны конской шеи — он и предстал взору отца.

Конь прошел к навесу, привычно уткнулся в ясли с овсом.

— И хто такие? — петушисто спросил старик коня и мертвецки пьяного в седле сына.

— Милиция, — ответил себе и погрозил кулаком поднявшему морду коню.

Назар не убил старика. Не таков русский человек, мужик и пахарь, чтобы от удара кулака в гроб ложиться. Не убил, но дураком деда сделал.

Час назад старик очухался. По привычке позвал:

— Гошка! Помоги встать, ссять хочу. — Полежал, подождал. Ночи он не помнил, братья притащили его в дом и уложили на матрас кровати. Все правдоподобно: от старости человек прибрался в мир иной. Ответа Гошкиного нет. Тут-то старик и наткнулся взглядом на забытую Назаром фуражку. Соскочил молодцом, будто и не жил восемь десятков, надел фуражку и к зеркалу. Старое, колотое, оставшееся от доярок двадцатилетней давности, зеркало отразило облик деда — «милиционера».

— И хто такой? Милиция… — сам же и ответил, и заклинила старая память деда. Только и знал теперь эти три слова: «Хто такие? Милиция…»

Назар не скоро хватился фуражки. Проехали с полчаса, пока он вспомнил, что она осталась в доме старика на гурте. Резко затормозил и стал разворачивать машину в обратный путь.

— Ты што-о? — Сима стекло лобовое чуть не высадил башкой.

— Фуражка…На подкладке хлоркой мои инициалы.

— Ночка? — хмыкнул Сима. Был он не совсем пьян, и соображать еще мог.

Свернули на проселок с трассы, в чаще лесной отцепили прицеп с мясом. Налегке помчались за фуражкой.

За домом под навесом — конь с мертвецки пьяным всадником в седле. Из-за угла вышел дед и спросил братьев в спину: