Владимир Поярков - И смешно и грустно

— Да что я не вижу что ли?! — продолжает тетка. — Глазами так и хаваешь их! Всё вам, козлам, молоденьких подавай!

Пассажиры начинают улыбаться. Я молчу и не собираюсь вступать в перебранку с этой неадекватной женщиной, которая вполголоса бубнит в мою сторону уже что-то матерное. Честно говоря, мне тоже хочется ей сказать что-нибудь очень обидное.

А я даже и не знаю, как реагировать: «тётка» вроде не пьяная, но в глазах столько ненависти ко мне и, опасаясь как бы она не вцепилась мне в лицо, отсаживаюсь на несколько сантиметров подальше к окну. Я бы мог встать и пройти на передние места, но тогда бы не было видно лиц этих двух девчонок, которые словно сошли с обложки глянцевого журнала. Яркая косметика делает их еще более привлекательными, и мне, любующемуся ими, абсолютно наплевать на недовольную соседку. «Красота требует жертв» — вспоминаю я, но быть жертвой на этот раз почему-то приходится мне.

Боковым зрением вижу как «тётка», по-прежнему не отрываясь, смотрит на меня. Наконец, «юные девы» сходят на своей остановке. Проходя мимо моего окна, они смотрят на меня и улыбаются, я подмигиваю им, они смеются и машут мне рукой. Я отвечаю им тем же.

— Нет! Вы посмотрите, какой он! — опять взрывается эта ненормальная.

Вскоре мы подъехали к конечной остановке. Расплатившись с водителем, я соскакиваю на землю и прикуриваю сигарету.

— Угости даму сигаретой! — произносит вышедшая вслед за мной хамоватая попутчица.

— Сначала материшь меня, а потом сигареты просишь? — пытаюсь я пристыдить «даму».

— Что, жалко, что ли?

Я протягиваю ей сигарету, щёлкаю зажигалкой; свет пламени освещает её лицо. Замечаю заплаканные глаза на безбровом невыразительном лице.

— Извини, но у меня Сашка… четыре дня… как сорвался… — грустно говорит она дрожащим голосом и начинает рыдать.

В моем воображении возникает картинка — мужская фигура летит бог знает с какого этажа и шлёпается об асфальт. Немного становится жаль её.

— Сочувствую… — произношу я, затем разворачиваюсь и ухожу по тропинке — разговаривать с ней мне совершенно не хочется.

Дорожка от конечной одна, и женщина быстро догоняет меня.

— Мужчина, а ты Сашку Головина знаешь? Его, моего Шурика, все тут знают… — всхлипывает она.

— Нет, я не здешний.

— Четыре дня как сорвался с места и ушел к молодухе, а я всё эту сучку достать никак не могу…

Я прыснул, мне становится смешно и весело.

— Что тут смешного? — «тётка» сердится и перестает всхлипывать. — Ты если встретишь его, то передай…

— Я повторяю вам — я не знаю вашего Сашки! — перебиваю я её.

— Нет, я имею в виду — если там случайно… — упрямится она. — Обязательно передай, ну нельзя так с женщинами поступать, как он со мной поступил. Если она — молодуха эта — завхозом работает и списанные простыни дарит ему, это не повод для того, чтобы с ней спать. Объясни Шурику — я ведь тоже женщина и тоже хочу…

— Хорошо, — я пообещал ей передать эти слова неизвестному Шурику.

Похоже, она искренне считает, что весь мир крутится вокруг её неверного то ли мужа, то ли еще кого-то…

— Вот мой подъезд, — она останавливается возле первого дома во дворе.

— Счастливо… — говорю я ей.

Она хватает меня за руку и останавливает.

— Подожди, может, ко мне зайдем, посидим? Шурик если и придет, то не раньше чем через неделю. Я, честно говоря, женщина добрая, просто расстроилась сегодня.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

— Ирина.

— Ирина, я к тебе не пойду, — отказываюсь я от предложения странной женщины, которая то материт, то в гости приглашает, и иду дальше.

На углу дома стоят три девушки. Увидев меня, они оборачиваются:

— Мужчина! Зажигалки не найдется?

Пока прикуривают, одна из этих подружек с таким симпатичным и курносым носиком, смотрит на меня и несильно шлепает по моему лбу:

— У вас комар кровь пьет…

Я поворачиваю голову назад. Ирина стоит и грустно смотрит на нас. Во взгляде давно нет той злости, что была в автобусе.

Улицы освещены желтыми фонарями, я иду по пустому тротуару, отмахиваюсь веточкой от надоедливой мошки — единственное зло, которое портит эту райскую погоду, и мечтаю, наверное, о том же, что и эта странная Ирина. Да и, наверное, не только мы с ней… и произношу вслух: «Эх, годков бы тридцать сбросить…».

— Ты, просыпайся… проспишь ведь… ну, вставай… твоя станция… — явственный голос вывел Андрея из сна.

Поезд только что тронулся. «Вот черт, проспал!» — мелькнуло в голове у Андрея. Вскочив, мотнул головой, чтобы стряхнуть остатки сна, схватил свою дорожную сумку и дернул ручку двери купе. Станция плыла за окном, Андрею ее уже было некогда разглядывать. Пробежал до тамбура. В открытой двери стояла проводница, держа в вульгарно накрашенных губах сигарету.

— Ты чего такой? — удивленно спросила у Андрея, глядя на его всклокоченные волосы. Он, не слушая, чуть оттолкнул ее к стене и выпрыгнул.

— Придурок! — заорала проводница, открыв свой красный рот как пожарное ведро, — Это вынужденная остановка! До твоей станции еще долго ехать!

Но, было поздно. Поезд набрал достаточный ход, а Андрей уже спланировал на перрон. От прыжка возникла резкая боль в ноге, и он, потеряв равновесие, врезался локтем в асфальт, к тому же сумка, описав дугу, улетела под перрон.

— Твою мать! — вскрикнул Андрей, лежа на асфальте, притягивая к себе ступню.

— Идиот! — продолжала орать проводница из удаляющегося поезда.

Катаясь от боли, Андрей переживал — только бы не было перелома. Минут через десять острая боль все же начала стихать, и Андрей поднялся. Сильно прихрамывая, подошел к краю эстакады. Сумка, жестоко разорванная колесами поезда, уже не представляла собой ничего ценного. С досадой посмотрев на это зрелище, Андрей почувствовал, как капает кровь из разбитого локтя.

Андрей осмотрелся по сторонам — абсолютно пустой полустанок, окруженный березовым лесом, старое деревянное здание вокзала с заколоченными окнами, асфальт с пробивающейся сквозь трещины травой только подтверждали, что людей здесь давно не было.

Доковыляв до края платформы, Андрей спустился по ступенькам и стал срывать подорожники. «Странно как-то, даже тропинок никаких нет», — продолжая оглядываться, Андрей приложил листья к разбитому локтю.

«И куда теперь идти? По рельсам много ли я пройду на своей больной ноге? Может какая-нибудь электричка остановится все-таки, хотя, вряд ли…», — пытаясь принять какое-нибудь решение, Андрей поплелся к зданию вокзальчика, на котором торчала обломанная вывеска с названием, сохранившим только три последние буквы «.. во».