Андрей Матвеев - Жизнь с призраками

Публика «ол инклюзив» продолжала свой безбашенный отдых. Я насмотрелся на пожилых немок и молодых полячек, загорающих топлесс. Налюбовался красивыми турчанками, для которых был просто препятствием на линии взгляда, что они бросали на своих соотечественников. Тем же намного больше нравилось быть поблизости от нежных, если воспользоваться расхожей формулой, европеянок. Пусть я и далек от поэзии, но слышанные еще в молодости строки «Чуя грядущие казни, от рева событий мятежных / Я убежал к нереидам на Черное море, / И от красавиц тогдашних, от тех европеянок нежных, / Сколько я принял смущенья, надсады и горя!» прочно засели в моей памяти, как и все, связанное с Лерой, ведь ее тонкая душа не могла обходиться без поэтической подпитки и она часто читала стихи вслух, так что те или иные строки вонзались в мой мозг, да так и остались в нем навсегда.

В такой вот очередной день на пляже, уже после обеда, вернувшись из утренней поездки в Бодрум, куда ездил каждый день, чередуя лишь время суток, я вдруг впал в какой-то немыслимый хюзюн. Бессмысленность моего пребывания здесь вновь стала очевидной, то, за чем я приехал, никак не находилось, хотя холмы Ортакента уютно возвышались окрест, берег все так же пах ванилью, а море — арбузом.

Мой лежак стоял на второй линии. Передо мною, составив два лежбища в одно и устроившись так, чтобы спина была постоянно под солнцем, турчанка лет тридцати читала толстую книгу на английском. Это был Оруэлл, «Собачья жизнь в Париже и в Лондоне».

У меня тут была такая игра, когда я шел по пляжу: смотреть, кто что читает. Впрочем, читающих было меньшинство, но мои соотечественники в этой игре проигрывали вчистую. Журналы, детективы и фантастика. Хотя и я валялся на лежаке, предпочитая пялиться по сторонам, а не перебирать глазами кириллические буквы.

Турчанка закрыла книгу, положила ее в сумку, а сама пошла к воде. Она была невысокой, с узкими бедрами, длинные черные волосы рассыпались по покатым загорелым плечам. Если бы бедра были шире, то на ум пришло бы сравнение с амфорой, я насмотрелся на них в замке, в музее подводной археологии. Там их было множество, разных веков и всяческого предназначения. И такие, по всей видимости, хрупкие, как их удалось достать из воды невредимыми?

Мне безумно захотелось с кем-то поговорить. По-русски, по-английски, даже по-турецки, пусть я и знал лишь упомянутые четыре слова. Какая разница, на каком языке, но только лишь бы преодолеть эту стену, это чертово замерзшее стекло. Если я не найду собеседника, то скоро появится моя мать, и опять посыплются упреки в том, что я был плохим сыном, а ведь она меня так любила, и что на это возразить? Чтобы избежать встречи, я тоже пошел в воду, она чуток прогрелась за минувшие дни, но все еще бодрила. Турчанка уже возвращалась к берегу, а мне хотелось одного: миновав буйки, поплыть туда, где на горизонте отчетливо виднелись контуры греческого острова Кос, да так и сгинуть на полпути, не доплыв.

Пятый день точно не задался.

Так я думал до самого вечера, когда, решив, что нельзя изменять складывающимся и тут привычкам, опять пошел на пирс. Уже после ужина, в час предночного пения цикад, слушая музыку, что раздавалась из всех этих баров и ресторанчиков.

Я чувствовал собственную неполноценность. Мне хотелось знать, о чем эта песня, и вот эта… В них всех жила печаль, а еще какая-то мудрость, по крайней мере, так мне казалось. Почти у самого пирса, в рыбном ресторанчике, на столиках которого стояли аккуратные стеклянные плошки с трепетно колеблющимися язычками свечей, я заметил ту самую турчанку, что была днем на пляже рядом со мной. Она сидела напротив холеного мужчины, который чему-то громко смеялся, умело разделывая рыбу, лежащую на тарелке.

Официант принес бутылку вина, ловко открыл и разлил в бокалы. Сейчас они поужинают, потом отправятся в отель, поднимутся в номер и займутся любовью, по крайней мере, мне бы хотелось, чтобы они сегодня сделали это. Подросший за минувшие дни месяц прокладывал дорожку по поверхности моря. Странно, в этот час уже должны мелькать ночные бабочки, но здесь их нет, разве что возникнет внезапно летучая мышь и, вызывая пугливые возгласы, пронесется сквозь толпу отдыхающих, туристов, «ол инклюзив», пусть даже последняя фраза всего лишь метафора.

Наконец я дошел до места. Камни у воды были теплыми, турок рядом ловил рыбу. Все так же спали яхты и рыбацкие лодки. Фонарь освещал спину рыбака и пространство между нами. Пес мой все так и не приходил, который уже день именно в этот час я ждал его, но бесполезно.

Я встал и вдруг понял, что не хочу пока обратно в гостиницу, на чужой для меня праздник жизни. И решил присесть за один из столиков неподалеку, в том самом «Кактусе», где меня уже, как оказалось, поджидал Мамур.

Просто все столики были заняты компаниями. Сидели одни турки, ни европейца. Только за крайним, полускрытым в тени, оставались свободные места. Лишь одинокий, как и я, мужчина пил янтарную жидкость из небольшого стеклянного стаканчика наподобие рюмки.

— Можно? — спросил я по-английски.

Он заулыбался и приветливо показал на свободный стул.

Из тьмы возник официант, как видение. Я показал пальцем на стеклянный стаканчик, что был в руках у сидящего напротив мужчины.

— Мне тоже… Такой же…

Видимо, меня поняли. Видение пропало во тьме, но буквально через две минуты явилось снова.

— Чай! — сказал мужчина. — Это турецкий чай.

А потом показал на стаканчик и добавил: — Называется «бардак»! — И засмеялся.

Я положил два кусочка сахара в темную жидкость и пригубил. Пелена хюзюна, с послеобеденного пляжа напрочь застившая мой мозг, вдруг стала рассеиваться. Я отхлебнул еще и увидел, что небо усыпано звездами.

— Быстро, — сказал мой визави, — надо пить медленнее! А потом поинтересовался, откуда я.

— Из России.

— Холодно… — то ли спросил, то ли утвердительно ответил сам себе. И назвал себя: — Мамур!

Я представился в ответ.

Он говорил по-английски лучше, чем я, но мы прекрасно понимали друг друга.

— Выпей еще, у тебя грустное лицо, чай веселит лучше, чем ракы!

И он засмеялся. Ракы я уже пробовал, долго потом чувствуя во рту привкус аниса.

— Надо пить чай и говорить. Смотреть на звезды и наслаждаться жизнью. Чай — это жизнь. А такого, как у нас, нет нигде!

Он был прав, второй бардак прояснил мою голову окончательно, я пил маленькими глоточками, горячая янтарная жидкость наполняла меня если и не силой, то умением видеть то, от чего я, казалось бы, отвык, не столько призраков, сколько реальную жизнь.

— Что для счастья надо? — продолжал Мамур. — Один чайник, на него ставишь другой, знаешь, как это называется?

Я помотал головой.