Маруся Климова - Морские рассказы

Оказалось, что эти жутики заявились к нам на судно не совсем по тому поводу, что я думал, судьба контейнера с тачкой, сошедшей с конвейера нашего славного волжского автозавода, их волновала мало. Просто один наш чудачок, зайдя во время стоянки в местный кабак, отказался уединиться с чернокожей бабой, которую он принял за проститутку. Ведь он же не обязан сразу прыгать на каждую бабу, которая к нему пристает, он вполне свободен сделать выбор самостоятельно, не говоря уже о СПИДе, который на африканском континенте давно уже принял размах эпидемии, но потом выяснилось, что это одна из жен негритянского вождя, того самого, что приехал к нам на разборки, и что он таким экзотическим образом хотел выразить свою благосклонность к нашему судну и, соответственно, экипажу. У них, оказывается, принято предлагать своих жен в качестве подношения, и никто еще в такой грубой форме от этого не отказывался. Вождь, естественно, почувствовал себя оскорбленным и униженным и приехал выразить нам свое негодование. Мастеру, правда, удалось с ним все по-хорошему уладить — у него как раз был запас старых рублей, которые у нас в стране уже никакой ценности собой не представляли, и он в качестве компенсации за моральный ущерб дал ему несколько увесистых пачек этих деревянных, а жене его, чтобы утешить, передал шоколадку. Вождь остался очень доволен и расстались они, можно сказать, друзьями. К тому же, этого бойца капитан обещал ниггеру примерно наказать, чего, естественно, не сделал. Но лично я думаю, что если бы он его даже и наказал, это все равно было бы для него лучше, чем подцепить СПИД или даже сифак.

Мы вышли тогда из Ленинграда в Вентспилс, погода стояла хорошая, штиль почти полный, а я был свободен, сдал вахту и мог делать, что хочу. Я хотел было пойти спать, но когда вышел на палубу — смотрю, небо такое синее, солнышко светит и чайки летают. Хотя нельзя сказать, чтобы я этих хищных тварей особенно любил, раньше я к ним неплохо относился, но однажды мне наш боцманман рассказал, что во время войны, когда наши моряки плавали, оглушенные взрывом на волнах, пытаясь спастись с тонущего судна в спасательных поясах, эти чайки у них глаза выклевывали, и если даже моряка потом спасали, он оставался слепым на всю жизнь. Когда я об этом узнал, то этих чаек просто возненавидел, с тех пор я их видеть спокойно не могу, мне противно. Но в тот день я даже забыл про свое к ним отвращение, и никаких отрицательных эмоций они у меня не вызывали. Я думал только о том, что скоро мы придем в Вентспилс, а там я пересяду на большой сухогруз, и мы пойдем в Кейптаун, рейс довольно выгодный, поэтому у меня было хорошее настроение. Я даже забыл про нашего капитана, который меня жутко раздражал своим внешним видом и своей рожей, он все время был пьяный и грязный, и на лице его были две такие симметрично расположенные бородавки, которые двигались, когда он начинал говорить. Ну а когда он жрал, то вообще, лучше было подальше от него садиться, потому что, стоило взглянуть на его рожу, как весь аппетит сразу пропадал, не считая того, что он чавкал, как свинья. Он как раз был в рубке, и мне даже показалось, что я увидел в иллюминаторе его жирную харю, он, наверное, за мной наблюдал, не знаю, зачем ему это было нужно, наверное так, на всякий случай. Он же должен был о каждом члене команды составить определенное представление и занести его в досье, поэтому ему всякое наблюдение могло пригодиться. Но я об этом даже и не думал, а может он и не на меня вовсе смотрел, а просто высунулся полюбоваться, помечтать, так сказать, кто его знает, может человеку просто взгрустнулось без семьи и детей, вдали от дома. Я же неторопливо прогуливался по надстройке и посматривал по сторонам. И тут вдруг я почувствовал, как моя левая нога скользит куда-то вперед и вбок, и я теряю равновесие, наверное, со стороны это выглядело смешно, как будто я внезапно потерял ориентацию в пространстве и хватаюсь руками за воздух. Почти так оно буквально и произошло. Я чуть не упал, но все же не упал, в последний момент мне удалось зацепиться за ограждение. И палуба была чистая, ее только что вымыл вахтенный матрос, там не было никаких предметов, на которых я мог бы поскользнуться. Я посмотрел вниз и увидел там, как раз под моим левым ботинком какой-то желтый плевок. Кто-то харкнул на палубу прямо посредине своей заразной слюной и не подумал о возможных последствиях этого поступка. Естественно, все наши духи харкаются, так сказать, рефлексивно, у них нет при этом никаких мыслей ни на какую тему, просто харкнул и пошел себе дальше. Может, даже тот же вахтенный матрос, который только что палубу мыл, харкнул. Создается такое впечатление, что ему в буквальном смысле совершенно плевать на свою собственную работу. Потому что я не знаю, кто еще мог это сделать, никто в такой ранний час по палубе больше не гулял. А мог бы сделать два шага вбок и харкнуть за борт, ведь это же совершенно не сложно. Но ему даже и эти два шага сделать лень, хотя, скорее всего, он на эту тему просто не задумывается. Я хотел подойти к этому матросу и сделать ему выговор, а потом передумал. Что толку с этими людьми говорить? В матросы ведь нормальный человек в наши дни не пойдет, а идут по большей части те, у которых две извилины, да и те в заднице.

«Мы живем, чтоб умирая, воплотиться в пароходы, книги и другие добрые дела!»

Знал я одного такого деятеля, он был довольно известный капитан, его очень любили и ценили в верхах, потому что у него было крепкое здоровье, и он все время пил с разными там шишками из обкомов и горкомов. Поэтому он считался лучшим капитаном пароходства, и его фотография висела на доске почета. Там он, кажется, был трезвый, хотя точно неизвестно, какая-то у него загадочная улыбка на лице, как у Моны Лизы. А в рейсе он вообще не просыхал — это мне один чудачок рассказывал, который долгое время с ним плавал. А кроме пьянства, он был любителем лихой езды: напьется до чертиков, сядет за руль — и давай гонять по городу, только столбы мелькают. В основном делал он это, к счастью, по ночам, но однажды случился у него прокол.

Он, как всегда, был пьяный, и ему надо было ехать на дачу и везти туда свою жену. А жена была дочкой одного начальника из обкома, может именно благодаря ей он и капитаном стал так быстро, они поженились еще когда он в училище учился. Машина у него была с прицепом, с таким трейлером, он его себе за границей по случаю купил. Вообще тогда всем морячкам, а капитанам тем более приходилось с этим быть осторожными, чуть что — и на тебя могли капнуть, что ты, мол, машины за границей покупаешь, и вообще буржуазный образ жизни тебя увлекает. Но у Павлова и тут, кажется, все было схвачено, даже «серые» к нему не цеплялись. И он катался на заграничной машине с заграничным прицепом. Ну вот, и поехал он на дачу со своей женой. А тогда была пятница, вечер, и все ехали за город, на трассе было много машин. А он привык гонять со скоростью света, ну и погнал. И когда он обгонял КАМАЗ, тот стал прижимать его к обочине и не давал ему пройти на обгон. А на встречной полосе уже появился грузовик. И он стал лихорадочно выруливать и въехал левым бортом в какой-то там трактор. А его жена сидела на переднем сиденьи, рядом с ним. Ну и ее, естественно, всмятку. После того, как он угробил жену, у него осталось двое детей, и он был вынужден жить с тещей, потому что жениться снова он не мог — тесть был против, и он тогда лишился бы его расположения, и его карьере пришел бы конец. А за детьми должен был кто-то смотреть, вот и пришлось ему поселиться с родителями жены.