Кристос Циолкас - Пощечина

— Ой, ради бога. Так уж и ненавидит.

— Думаю, сейчас ненавидит.

Анук видела, что Айша разволновалась, нервничает.

— Говорят, месяц — оптимальный срок. Пусть месяц повыкобенивается, а потом бзик пройдет сам собой. С месяц просто не обращай на него внимания.

— Да ведь дело не в курении. Это из-за Хьюго. Черт бы его побрал! — Айша залпом осушила бокал и поднялась, чтобы заказать еще один. — Это все его мать. Каждой бочке затычка. Она злится на меня за то, что я взяла сторону Рози, и Гектор ей слова поперек не скажет. Еще бы! — Она произнесла это с горечью и сарказмом в голосе.

Пока Анук ждала, когда Айша вернется от стойки бара, в ней опять проснулся гнев. Мать его тут ни при чем, все дело в тебе. Ты безоговорочно приняла сторону Рози и теперь обижаешься, что не все мы готовы прогнуться, чтобы тебя поддержать. Разумеется, Гектор в ярости, разумеется, его родители не в восторге оттого, что ты намерена внести разлад в семью. Это ты должна бы противостоять Рози.

— Ты несправедлива.

Глаза Айши вспыхнули. Она села на место:

— Несправедлива к кому?

— К Гектору.

Они обе замолчали. Анук видела, что ее подруга размышляет, взвешивает все доводы, оценивает мнения. Это было в ее манере. Она составляла списки, раскладывала все по полочкам.

Анук ждала, наслаждаясь сигаретой.

Айша вздохнула:

— Я скажу Рози, что готова поддержать ее морально, но официально выступить в качестве свидетеля не могу. Это поставит меня в двусмысленное положение по отношению к Гектору и его родным. Она должна это понять.

Не поймет. Сделает вид, будто поняла.

— Поймет.

Это было хорошее решение. Теперь они обе могли расслабиться — поболтать, посмеяться, пройтись по магазинам, может быть, сходить в кино. Анук чуть захмелела и впервые за целый день почувствовала себя счастливой.

Когда она вернулась, дома было темно. Она заказала ужин из тайского ресторана, налила себе джину и принялась переписывать сценарий. Работала быстро, споро, сокращая повествование до небольших драматичных сцен, которые удобно вписывались в промежутки между рекламными паузами; вставляла в незамысловатые диалоги простенькие жаргонные словечки. На ее взгляд, это было чистое мошенничество, но ей было все равно. Ее коварная, мстительная девочка-подросток вновь превратилась в забитую дуру, а учитель — в занудного доброхота, разглагольствующего о правах жертвы и власти девушек. Единственный персонаж, которому она хоть немного симпатизировала, был насильник-отец.

Она напечатала новую версию и считывала текст, когда домой пришел Рис.

— Поздние у вас сегодня съемки.

— Я был в спортзале.

Он откусил от остатков цыпленка в соусе карри, и она вытерла жир с шеи, куда он ее поцеловал. Он сел рядом с ней на диван, положил ее ногу к себе на колени. Начал массажировать ее ступню, целуя ее лодыжку. Она делала вид, будто продолжает читать. Его рука поползла по ее бедру, к ее промежности. Зазвонил телефон, и на автоответчике зазвучал умоляющий задыхающийся голос ее сестры. Рис выпустил ее ногу.

— Не суетись, — шепотом сказала она, будто сестра могла ее услышать. — Я перезвоню ей завтра.

Следом зазвонил ее мобильный. Они оба рассмеялись.

— Мне не терпится познакомиться с ней. С твоей правоверной еврейкой, как ты ее называешь. — Его пальцы теперь поглаживали ее. Сценарий был позабыт. От удовольствия она закрыла глаза. Он был великолепным любовником. Пальцы у него были напористые и одновременно нежные — такое сочетание она редко встречала в мужчинах. Она на секунду открыла глаза, увидела, как он ей улыбается. Она благоговела перед его молодостью, балдела от его гладкой бархатной кожи. Сейчас она была одновременно возбуждена и печальна. Рис никогда не познакомится с ее сестрой. Его красота, его молодость лишь вызовут у той подозрения. А Анук не желала ни перед кем оправдываться. Она выгнула спину, подалась к нему всем телом. Его пальцы ласкали ее клитор, проникли в нее. Он целовал ее в шею, в щеку, в подбородок, в губы. Она расстегнула молнию на его джинсах, нащупала его пенис, его свободную ладонь перенесла на свою грудь и застонала, когда он стал теребить ее соски. Каждая клеточка ее существа вибрировала от возбуждения. Будто ее тело спало долгие годы, а потом внезапно пробудилось, отдохнувшее, но голодное. Возьми меня, шепнула она Рису на ухо. Затрепетала, содрогнулась, когда он овладел ею. Ей хотелось кусать его, царапать, рвать на части. Возьми меня, резко приказала она и подумала: значит, так мужчины воспринимают секс? Как утоление неистребимой животной страсти? Она достигла оргазма раньше него, кончила еще раз. И когда он начал конвульсивно содрогаться, когда отстранился от нее, извергая свое теплое семя на ее бедро, она заключила в ладонь его плоть, чувствуя, как под шелковистой кожей все еще пульсирует кровь, и сладостно поежилась.

Она вышла от врача и, не замечая шума и дорожного движения на Кларендон-стрит, прямиком направилась к первому желтому такси, которое увидела. Водитель курил, стоя у своей машины. Он быстро бросил окурок на асфальт и нырнул за руль.

— Можете курить в салоне, — рассеянно пробормотала она. — Меня это не смущает. В принципе, я и сама не отказалась бы от сигареты.

— Простите, леди, но меня могут оштрафовать.

Она даже не слышала его. Смотрела в окно. На перекрестке стояла пожилая женщина с крашеными голубыми волосами. Божий одуванчик. Таких уже редко увидишь на улице. Она везла за собой огромную сумку на колесиках. Старушка моргала, глядя на светофор.

— Куда едем? — Таксист терпеливо ждал ее ответа.

Она извинилась и назвала адрес, барабаня пальцами по виниловой обивке сиденья. Ей хотелось курить. Будь они прокляты, эти тупые дурацкие правила, эта тупая идеология государства-няньки, этот чертов пуританский протестантизм, проповедующий страх перед смертью. Дерьмо! Почему в этой идиотской стране на каждый пук есть свои законы и правила? В минуты, подобные этим, ей ужасно не хватало анархии и беспорядка балканских стран. Как же хочется курить! Вот бы сейчас закурить, и пошли все к чертям собачьим! Казалось, ничто не проникает в ее сознание. Она не замечала ни зданий, ни других машин на дороге, ни водителя, ни неба, ни города. Словно приняла какой-то наркотик, помутивший ее рассудок, только вот удовольствия почему-то она не испытывала. У нее было такое чувство, будто она в эйфории, начисто лишена мыслительной способности.

— Как поедем?

Анук глянула на отражение глаз таксиста в зеркале заднего обзора. Она была в ступоре, ничего не соображала. Так, на Суон-стрит в это время дня, должно быть, интенсивное движение. Или поехать через туннель? Сознание внезапно прояснилось, туман в голове рассеялся, и она ответила язвительно: