Сергей Рафальский - Сборник произведений

А ее мать, исполняя ради мужа, которому всегда была верной женой, обязанности приветливой хозяйки — в душе носила холод и отвращение.

Еще в институте она привыкла считать мерзостью все связанное с революцией, однако, ряд последовательных и весьма своевременных эвакуации спас ее от многообещающей перспективы оказаться лицом к лицу с большевиками. Зато теперь — по воле Ивана Матвеевича — этот недостаток ее жизненного опыта восполнялся со щедростью царской. И старые дрожжи заработали вовсю. Вдобавок и новых впечатлений было сколько угодно. Все ее советские гости — в большинстве из «пастушьего университета» — были начисто лишены той слегка жеманной вежливости простолюдинов, которая запомнилась Лидии Васильевне по ее детству в имении.

И вдобавок ей неоднократно случалось невольно подслушать, как они говорили друг другу о Секириных: «Важно живут, буржуи! Сколько народного золота вывезли, значит, сволочи, из России!»

Само собой разумеется, что возвращаться на родину, как о том мечтал Иван Матвеевич — Лидия Васильевна никак не хотела и, человек верующий, жарко молила Бога, чтобы Он просветил ее с ума сошедшего супруга. Однако все складывалось так, что Секирин, как муха в меду, увязал в своей мечте все глубже.

В Европе и вообще в мире стало неприличным не восторгаться Советским Союзом и его героическими народами; сгибающиеся под тяжестью орденов Маршалы украшали страницы каждого порядочного журнала; радио, граммофоны, эстрадные певцы, уличные мальчишки — рычали, пели и свистели песенку сибирских партизан, и даже эмигрантские дубы, покоряясь дыханию времени, тростинками согнулись у полпредского подъезда.

Но — пути Господни неисповедимы…

Как-то раз к Секириным зашел старший лейтенант в огромных золотых погонах с малиновым просветом. Был он много взрослее своего чина и производил впечатление человека, переменившего в жизни не одну судьбу. Кряжистый, но без тяжести, коротко подстриженный, он чем-то настойчиво напоминал бравых матросов гвардейского экипажа, которых, в бытность юнкером, Иван Матвеевич неоднократно встречал на улицах столицы… При лейтенанте вся банда обычных гостей очень присмирела, и Ивану Матвеевичу показалось, что и тот третирует прочих не без полуоткровенного презрения. Во всяком случае — ужинать остался он один. Пока Лидия Васильевна разворачивалась в своей кулинарной лаборатории, Иван Матвеевич пригласил гостя воспользоваться ванной, на что тот милостиво согласился. Кейфовал он на лоне буржуазного комфорта очень долго и вышел только, когда стали накрывать на стол.

Вышел распаренный, разомлевший, покрасневший и сказал, довольно звонко хлопнув в ладоши и потирая руки: «Освежился на большой палец! Здорово помылся! Конечно, у нас в Советском Союзе ванны обычно куда лучше, но и эта за себя постоит!»

При этом он метнул в Ивана Матвеевича взглядом странным. За ужином было выпито довольно много, но все обошлось более чем благополучно, так как оказалось, что гость и хозяин в гражданскую войну часто находились друг против друга. И боевые воспоминания затянулись до полуночи.

К последнему метро Иван Матвеевич вышел проводить своего гостя. В противном мелком дождике оба подняли воротники пальто и довольно долго шли молча.

— Так ты хочешь возвращаться на Родину? — спросил вдруг лейтенант непохожим голосом.

Иван Матвеевич поморщился: по гусарской природе он не любил амикошонства и, чтоб поставить гостя на место, не поворачивая головы, ответил, упирая на «Вы» — я уже имел честь Вам докладывать, что собираюсь взять паспорт и уехать — по возможности с первой группой.

— Чего ж тебе здесь не хватает, хлюст белогвардейский? Корабля с мачтами?

Как будто натолкнувшись на фонарный столб, Иван Матвеевич отшатнулся, остановился, повернулся и ударился о побелевшие от бешеной ненависти глаза своего гостя.

— Куда тебя несет, сволочь пухлая! — шипел тот, наступая на Ивана Матвеевича, как кобра на колибри. — На Родину? А ты знаешь, хрен маринованный, где твоя Родина? Под землей твоя Родина! Все там — и твои офицера, и мои командиры, и твои крестьяне, и мои колхозники — все! Вот какая у нас ванна в Советском Союзе — из чистой крови! А если ты вернешься, гнида белая, я сам на тебя, как на шпиона, донесу!

И вдруг — странно икнув — стремглав бросился в метро.

Иван Матвеевич остался стоять, прислонившись к стенке, и колени его било мелкой дрожью, как в тот приснопамятный день под Святым Крестом, когда рядом разорвавшийся снаряд снес его с седла наповал убитой лошади, и кое-как выпутавшись из стремян, он, наконец, с трудом поднялся на ноги. Он никому ни звуком не заикнулся о происшествии этой ночи, но, как воздух из шины наехавшего на случайный гвоздь велосипеда, возвращенческий пафос из него начисто вышел.

Лидия Васильевна в конце концов заметила, что ее молитва услышана и служила благодарственные молебны у иконы своего любимого святого — Серафима Саровского за то, что тот упросил Бога снять с мозгов Ивана Матвеевича красный дурман.

Но каждая палка бывает о двух концах: если чересчур решительно лечат ревматизм — рискуют подорвать сердце или печень… Так вышло и у Лидии Васильевны… Когда советские гости уехали — Иван Матвеевич оказался перёд пустотой, которую, оставаясь в семье, заполнить не умел.

Возвращаться к веселым довоенным безумствам было невозможно: друзья то посолиднели, то впали в инвалидность, выросла дочь, остепенилась и ударилась в благочестие жена.

И Секирин отбился от дома… Иногда появлялся только ночевать, иногда не появлялся совсем. Бывшая всю жизнь ему отменной подругой — Лидия Васильевна и этот новый крест свой понесла с трогательной простотой и благородством и даже как будто никак не изменилась в отношениях с мужем и посторонними, только ее красивые и — как полагается украинским — слегка печальные глаза загрустили еще больше. От ранней седины она засияла таким закатным, аристократическим, версальским очарованием, что остаточные селадоны из старых друзей, сломя голову, бросились на штурм ее добродетели, но были отбиты с превеликим уроном.

Иван Матвеевич знал обо всем этом. «Моя жена — ангел, — сказал он кому-то в минуту откровения, — но что поделаешь, если мне в раю скучно».

Не принимая утешения от человеков, Лидия Васильевна нашла его в Боге. Вопреки всеобщему дамскому поветрию, духовником своим она избрала не великолепного отца Аполлодора, который, состоя в свое время в пехоте, говорил, грассируя совершенно по-гвардейски, и в разговоре с духовными дочерьми неизменно применял возложение рук, отечески похлопывая собеседниц по их прелестным пальчикам, плечикам и коленкам (что было ближе). И так пачками обращал к Богу преимущественно красивых женщин, справедливо рассудив, что уродки уже ipso facto от греха отстранены и направлены к спасению. Несколько раз убрав колени из-под его благословляющих рук, Лидия Васильевна в конце концов предпочла ему батюшку менее увлеченного своим апостолатом. Никакими особыми достоинствами он не отличался и благочестием не избыточествовал, но именно его невыразительность и устраивала Лидию Васильевну — священник и все тут. С ним, по крайней мере, грехов не прибавишь…