Сергей Рафальский - Сборник произведений

«Спасите!» — Изнемогая, заревел несчастный и тотчас же, холодея от смертной тоски, подумал, что спасать-то его, собственно, некому. Но прежде чем он успел впасть в окончательное очаяние, перед его носом заколыхалась толстая, мохнатая, черная веревка.

Александр Петрович изо всех сил уцепился за нее. Почувствовав, что его самосильно тянут вверх, подобрался на руках, перещупывая (довольно болезненно) ребрами край салатницы, перевалил на ту сторону и увидел, что кот Мурка, распластавшись от усилий, впиваясь — для упора — когтями в паркет, оттаскивает своего пассажира подальше от рокового края. Рядом с его черной шубкой возникли вдруг по-восточному загнутые носки шитых золотом домашних туфель, от которых уходили вверх полы богато-пестрого, как у сказочных чародеев, кашмирского халата. Кто-то заботливо взял Александра Петровича подмышки, помог ему встать на ровные ноги, и Вадим Александрович — это был он — сочувственно осведомился у пострадавшего, как тот себя чувствует.

Все еще тяжело дыша, заикаясь и путаясь в словах, Александр Петрович стал горячо благодарить, но Махоненко отрицательно замахал настойчивой рукой: «Я здесь, голубчик, ни при чем! Это все он (кивок в сторону Мурки), Вы попали в такой прорыв времени, что только животная сила могла вернуть вас обратно в эту жизнь!»

Александр Петрович обратился к Мурке, но тот иронически посмотрел на него зеленым полыханьем своих огромных глаз и, усевшись поудобнее, с полным безразличием к человеческим чувствам и делам, стал старательно облизывать и расправлять свой пушистый хвост.

Ощущая вокруг себя величественные пространства какого-то огромного здания, Александр Петрович с недоумением осматривался: «Где это мы?»

Вадим Александрович наклонился к его уху и зашептал:

«А-тлан-ти-да!»

«Она ведь потонула десять тысяч лет тому назад?!»

«Это первая. А вторая пока что еще только собирается… И это — сокровищница ее духовных богатств…»

И, хотя Александр Петрович выразиться не успел, как будто предупреждая возражение, Махоненко ласково обнял его за плечи: «Вы, голубчик, рассуждаете по-русски, для вас духовность — это нечто вроде голубых курений или золотистого облака над вознесенной душой. А они это золотисто-голубое уплотнили, материализовали, отточили, отгранили, отчеканили, отшлифовали и вот полюбуйтесь: диалектика Гегеля!»

Александр Петрович и впрямь залюбовался находящейся перед ним витриной, в которой на голубой — космической — черноте переливались разноцветными холодными лучами бесчисленные грани чего-то напоминающего исполинский бриллиант.

«А на другой стороне зала то, что из нее получилось!»

«Кому-кому, а уж нам, русским, слишком хорошо известно, что из нее получилось! Правда, для нас ее поставили на голову, но подлинно хорошая вещь во всех позициях хороша, а сволочь — как ее ни поставь, все равно сволочью останется?»

«Нет, дорогой мой, — запротестовал Вадим Александрович, беря между тем Мурку на руки, — у нас и у них — это, как выражались в Одессе, две большие разницы. Мы приняли эту диалектическую религию по-варварски: вполне всерьез и прямо на голую душу. Не удивительно, что она в духовности целых поколений прожгла жуткую дыру. У Атлантов же на душе толщенный слой отложений (если угодно — навоза) от всех предыдущих диалектик, так что острые грани новой до живого, так сказать, «мяса» не добрались и разложились на жирной поверхности бесчисленными практическими полезностями. И вот они все перед нами!»

Александр Петрович с немым и недоуменным возмущением стал разглядывать необъятные шкафы, полки, прилавки, разглядывать, ничего по-настоящему не замечая (до того всего было много). В конце концов глаза его остановились на весьма странной машине. На первый взгляд, это было нечто вроде раскрытого третьего гроба Тут-Анк-Амона или пресловутой (недоброй памяти) «Нюрнбергской девственницы», только внутренность вместо пыточных ножей устилала нежная, телесного цвета муссовая подкладка, а задняя стенка (дно, т. е.) гроба или ящика имела совершенный вид распростертого женского тела, со всей его животрепещущей и весьма убедительной пластикой. Но предполагаемое лицо закрывала пластмассовая доска с разного цвета рычажками и кнопками.

«Что это такое?!» — изумился Александр Петрович. (Ему показалось, что Мурка при этом презрительно зашипел.)

«Машина для сексуального удовлетворения, — спокойно ответил Вадим Александрович, продолжая разглаживать как будто вставшую на дыбы шерсть Мурки, — белый рычажок регулирует более или менее быструю пульсацию псевдовлагалища, кнопки управляют его диаметром и температурой, а красный рычаг вы отжимаете до отказа в момент оргазма. Тогда машина сама ускоряет ритм пульсаций, соответственно щекочет и сжимает и, в конце концов, теплым дезинфектирующим раствором омывает и вас и самое себя. А рядом такая же эротическая кабина для женщин».

Александр Петрович сразу вспомнил встречу с уличной девушкой, и водочные излишки «Уголка» снова стали неприятным комом опасно подыматься в его пищеводе.

«Как отсюда выйти?!» — простонал он.

Придерживая одной рукой хвост Мурки, чтоб он не щекотал ему лицо — Вадим Александрович другую рупором приложил к губам и прошептал:

«Так же, как и вошли — ползком!»

«То есть как же это ползком?»

«Да вот так же… — и потянув занос высеченную на белом мраморе стены строгую маску с завязанными глазами, Вадим Александрович указал на бесшумно открывшуюся под ней дыру. — Пожалуйте-с!»

Александр Петрович встревоженно посмотрел на Махоненко.

«Нет, нет! — поспешил успокоить тот. — Обратно в салатницу вы не попадете… По крайней мере, сейчас…»

С тоской в душе Александр Петрович стал на четвереньки, влез в тесную каменную нору и почти тотчас же убедился, что стенки понемногу раздвигаются. Вскоре он мог встать во весь рост и, сделав несколько шагов, увидел жену Громыки и Марину Гавриловну. В пестрых ситцевых — не парижских — платьицах и полинялых платках они, стоя вполоборота, о чем-то таинственно и серьезно переговаривались. Но, узнав Александра Петровича, вдруг прыснули от него в разные стороны, словно ночные коты перед неожиданно вылетающим из-за поворота автомобильным прожектором. И на все зовы и призывы не откликались никак.

Тут же, лицом к стенке, опираясь о нее локтями, стояла какая-то знакомая женская фигура. Ее плечи и спина вздрагивали от рыданий, которых не удержать.

Шестым чувством Александр Петрович сообразил, что это Ганнуся, и бросился к ней. Увидев его, девушка в ужасе и отчаянии заломила свои пухленькие руки:

«Что вы здесь делаете, несчастный?! Ради Бога уходите отсюда как можно скорее!»